Заявить такое как будто стыдно. Если у тебя много времени, то что-то с тобой определенно не так. Скорее всего, ты ленивый, у тебя нет работы, ты эгоистичный и, возможно, просто тупой. А еще – одинокий. И это даже хуже, чем тупой.
Времени должно быть много только у детей и стариков, у стариков, правда, с некоторыми оговорками, но все же. Я не ребенок и не старуха, но у меня времени тоже почему-то много. Наверно, потому что я эгоистичная (как говорит сестра) и одинокая (как говорю я сама).
Свое время я чувствую очень медленным, буквально замершим в ожидании чего-то. И когда что-то происходит (неважно, плохое или хорошее) – переезд, влюбленность, разрыв отношений, смерть близкого, – я чувствую себя так, будто давно прожила этот опыт и время, отпущенное на него. Будто чувства по поводу события возникли раньше, чем оно само появилось в моей жизни. Поэтому, когда что-то все-таки случается, я цепенею и не чувствую ни грусти, ни радости – только то, как бесконечно тянется опустевшее, обессмысленное время.
Я всегда словно иду под водой, шаги замедлены ее толщей, и я могу разглядеть каждый миллиметр этого странного тягучего движения, но не могу понять, где и когда оно началось.
Я проживала отъезд из дома задолго до того, как по-настоящему его покинула, да и отца я уже успела похоронить, так что сказать, что у меня не было времени попрощаться с ним, никак не получится, ведь наше прощание началось много лет назад.
Моя дорога займет почти три дня, и, думая о ней, я почему-то представляю все крупные российские реки. Наверное, потому, что смерть – это все-таки событие исключительное, и путь по реке кажется мне более подходящим к случаю, скорбным и величественным. Путешествие по железной дороге – напротив, шумным, грязным, суетным и обыденным.
К сожалению, Обь, Енисей и Лена пересекают страну с юга на север, а не с запада на восток, так что добраться по ним до дома у меня никак не получится.
Отца похоронят через два дня, и на похороны я не успею, но единственное, о чем я жалею, – что нет такой реки, по которой можно было бы проделать весь этот путь.
Дивногорск
Мне нужно добраться до Красноярска, но вообще – мне не туда. Мой путь дальше – вверх по течению Енисея, туда, где на горло реки опустилась ГЭС, в маленький город Дивногорск.
Дивногорск вообще не появился бы в этом месте, если бы не плотина. Чтобы ее построить, нужны были люди обязательно молодые и сильные – со сверкающими энтузиазмом глазами. Еще нужны были дух романтизма и авантюризма и песни под гитару – так, по крайней мере, рассказывали нам в школе. Ну или почти так.
Еще были палатки, танцы у костра и трудное укрощение взбеленившегося Енисея. После таких историй на классном часе я обычно проникалась тайной ненавистью к молодым, пышущим здоровьем комсомольцам и их придурочным танцам и жалела реку.
Енисей в моей жалости не нуждался. Пробравшись через плотину, он тек себе спокойно дальше, вот только больше не замерзал. Лет до двенадцати меня очень занимал этот факт – ведь все реки должны впадать в спячку зимой, а весной, отоспавшись, двигаться дальше. Енисей не спал никогда, зимой он исходил злобным паром, жители Дивногорска и Красноярска жаловались на чудовищную влажность, а мне казалось, что в это время к нему лучше не приближаться. Зимой я старалась совсем не ходить на Набережную, чтобы не дышать Енисеевой злостью.
Мне всегда сложно было представить расстояние, поэтому, чтобы понять, на берегу какой огромной реки я живу, я вспоминала, что в верховьях Енисея обитают верблюды, а в низовьях – белые медведи. Я измеряю Енисей верблюдами и медведями, а они пьют воду из одной и той же реки, на берегу которой стоит Дивногорск.
Если ты не родился в Дивногорске, то, скорее всего, ты в нем никогда не окажешься. Аэропорта здесь нет, и даже на поезде между делом его не проедешь. Дивногорск – это железнодорожный тупик, дальше рельсы не ведут никуда. Просто маленький город с красивым названием, зажатый между холодной рекой и горами где-то в Сибири, и посторонним о нем знать совсем не обязательно. Город, про который я не могу сказать ничего, что обычно говорят про провинциальные города.
ГЭС, из-за которой Дивногорск появился, называется Красноярской, а Дивногорск как будто вообще ни при чем. Одиннадцать лет назад ГЭС, а значит, и хоть какой-то намек на существование города можно было увидеть на бумажной десятирублевой купюре. Потом их вдруг перестали печатать и вместо них появились монеты уже безо всяких намеков. Вместе с бумажными десятками Дивногорск исчез из карманов людей и заодно с карты зауральской России, как будто сказал: посмотрели – ну и хватит, до встречи лет через пятьдесят. Город скрылся, как те города, которые раз в сто лет появляются со дна какого-нибудь озера на одну ночь, а потом снова исчезают.