И все вроде правильно, не сидеть же Морислане на небесах, у своей норвинской Трарин, неотомщенной. Но уж больно много крови льется.
Да только мне ли на других пенять? Сама ведь стараюсь, чтобы ведьмы нашли колдуна, что проклятье наслал. Нашли и убили. Иначе мне лицом не выправится — а им свои дела не справить.
— Это я передам. — Отозвалась я. — Ещё вести есть?
Рогор глянул на меня пристально, помедлил, ответил:
— Скажешь Аранслейг — дознание, что провели во дворце, ни к чему не привело. С поварни пропал один подавальщик. Все думают, что это он подсунул Морислане угощение с отравой.
Я нахмурилась.
— А ты как думаешь? И откуда ты все знаешь?
Рогор наклонил голову ещё ниже, сказал ещё тише:
— Прислужники, госпожа Триша, знают многое. А мне не трудно налить лишнюю чарку поваренному служке. Что же до того, что я думаю. пропавший прислужник — концы в воду, вот что я думаю. Передай госпоже Аранслейг — те, кто ведет королевское дознание, на том человеке закончили. А я с него начал.
— И куда дошел? — Спросила я.
Рогор снова помолчал, глянул у меня над плечом, жарко дыхнул. Я ощутила в его дыхании запах эля, которого перепила тогда на норвинском прощании с Морисланой. Сразу вспомнилось, как она лежала на телеге, в ярко-алом платье, белая, прекрасная, усыпанная хладолистом.
— Только никому не говори. — Предупредил меня норвин. — Одной Аранслейг. Пусть бельчи готовит, потому что я нашел то, чего не нашли чистоградские ведьмы. Не могли ту отраву подмешать на королевской поварне. Народу там много толчется, заметить такое легко, а скрыть трудно. Умный человек приготовил бы угощение с отравой в другом месте, готовое принес во дворец и отдал бы подавальщику. Тот служка рассказал мне, что пирожное, куда засунули отраву, стряпают из сахарного зерна. Им в Чистограде торгуют только два купца. Вот я их и нашел, а потом спросил.
Он двинулся, оторвал ладонь от тесака, сжал в кулак, легонько постучал по рукояти. Видать, спрашивал от души.
— И выяснил, кто брал такое зерно перед королевским пиром. Они припомнили трех покупателей. Двух купцы знали, они и до этого брали у них сахарное зерно. А вот третий пришел за сахарным зерном в первый раз, его купец не знал. Зато у него оказалось приметное лицо — рябь по лицу, как после оспы, чего средь тутешей не встретишь, лысая голова. И одет в чужое платье.
Он остановился, горделиво выпятил грудь.
— Я сходил в Иноземную слободку. Ради такого дела и сам в тутешское переоделся, чтобы в глаза не бросаться. Поспрашивал там, походил, поглядел. И надо же такому случиться — как раз такой прислужник работает в доме того, кого я и раньше подозревал.
— А кого ты подозревал? — Не удержалась я.
Норвин фыркнул, покрутил головой.
— А легедом с тобой не поделиться?
— Больно уж ладно у тебя выходит. — С сомнением сказала я.
— Я, Ргъёр Хафсон, честный норвин. — Довольно заявил Рогор. — И не хожу кривыми путями. Вот всемогущий Дин и присматривает своим глазом, чтобы мне на пути попадалась иногда удача. Передай Аранслейг — я приду сюда за четыре дня до Свадьбосева, с утра. Пусть дочь Морислейг выходит, и я отведу её туда, где она увидит убийцу своей матери. Доброй тебе ночи, госпожа Триша.
Он повернулся, быстро зашагал к ближайшему сходу с площади. Свое «поздорову» я сказала уже в спину норвина.
Солнце укатывалось, небо с одного края выкрасилось в алое. По зубцам и башням кремля чиркали последние лучи. Я заспешила во дворец.
Глава пятнадцатая. Сказ о ржаном зернышке
Арания уже ждала в горнице — мерила проход от двери до окна быстрыми шагами. Увидев меня, застыла.
— Ты чего так долго? Ой, что со мной было.
Глаза у неё стали громадные, и на белом лице смотрелись двумя дырами. Я даже испугалась.
— Да что случилось-то?
Арания сморщилась — плакать собралась, догадалась я. Сказала, вздохнув с завыванием:
— Как сели гадать, сначала все шло хорошо. Великий принцесс даже улыбнуться изволила два раза — первый, когда одно желание загадала, а второй, когда оно сошлось. А потом пришла госпожа Любава. Великий принцесс ей — уйди, тетка Любава! Та её умолять. Мол, ведьмы наказали, чтобы свет-королевишна гаданьями не занималась — вдруг такое нагадает, что ей, наследнице положской, от того поплохеет! И ещё, мол, велено королем-батюшкой королевишну к девичьему баловству не приучать — ей высокий удел положен, страной править, а не вольной девицей жить! Не могу, говорит, тебя оставить, дозволь хоть рядом посидеть. Великий принцесс и отвечает — садись в угол, тетка Любава, но приказывать тут не смей. Я, говорит, одна в этих покоях хозяйка. А та как села в уголок, как начала оттуда гляделками зыркать. И все желания враз сходиться перестали. Великий принцесс уж ликом темнеть начала.