Спокойно пасётся на поляне косуля.
Зверь, когда увидит охотника, становится сам не свой. Шерсть поднимается дыбом. Глаза наливаются страхом. А у птиц от ужаса раскрываются клювы. Все прячутся, убегают и улетают.
Удирают без оглядки даже свирепые кабаны.
Чёрный коршун кидается ввысь, в облака.
Белка затаилась на сучке.
Даже безобидный водяной уж прячется за корягу.
До чего же приятно, когда тебе доверяют. И до чего же обидно пугалом быть!
— Хоть сыновья мои, Орёл, и воробьи, да зато их десять.
— А у меня, Воробей, хоть и один сын, да зато орёл!
— Слушай, Лосёнок, ты Лось или Лосиха?
— Я, Заяц, и сам не знаю! Вот если рога к весне вырастут — значит, я Лось, а если не вырастут — значит, Лосиха. Приходи летом, разберёмся.
— Мышка-трусишка, ты треска боишься?
— Ни крошечки не боюсь!
— А громкого топота?
— Ни капельки не боюсь!
— А страшного рёва?
— Нисколечко не боюсь!
— А чего ж ты тогда боишься?
— Да тихого шороха...
— Всем ты, Еж, хорош и пригож, да вот колючки тебе не к лицу!
— А что, Лиса, я с колючками некрасивый, что ли?
— Да не то чтобы некрасивый...
— Может, я с колючками неуклюжий?
— Да не то чтобы неуклюжий...
— Так какой же я такой с колючками-то?
— Да какой-то ты, брат, с ними несъедобный...
ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО
Скажи «лебединое озеро» — и все подумают, что ты о балете. Скажи «лебединая песня», и все подумают, что ты о легенде. А если скажешь, что ты о настоящем озере лебедей, о настоящей лебединой песне, то могут и не поверить.
А есть ещё и озёра и песни. Мало, но есть...
Неожиданно лебеди стали сплываться: грудью в грудь, клювом в клюв. Если бы на них посмотреть сверху, то увидел бы на голубом белую лилию. Гигантскую лилию с лепестками из белых тел, с тычинками из шей и золотых клювов.
Гибкие шеи разом вскинулись вверх, золотые клювы раскрылись, и громкие клики, радостные и торжественные, понеслись над водой. Птицы кричали прямо в весеннее небо и били по воде белыми крыльями, взбивая белую пену.
***
Когда долго сидишь под ШАПКОЙ-НЕВИДИМКОЙ, а птица и зверь не показываются, становится скучно. Тогда в гости ко мне приходит Лесовичок. То в окошко вскарабкается, то снизу подлезет, то сверху спустится. Придёт, повозится в уголке и притихнет. Сидим вдвоём — время коротаем.
За ШАПКОЙ ветер шумит, дождь барабанит. А под ШАПКОЙ тепло, уютно и дремлется...
Я Лесовичка про лес расспрашиваю, он отвечает.
— И откуда ты только всё знаешь? — удивляюсь я.
— Уж дело моё такое, — отвечает. — Лесовичок ведь я!
Выбьет желудёвую трубочку о шершавую, как кора, ладонь и улыбнётся.
Вот раз спрашиваю его:
— Скажи, Лесовичок, почему горку, во-он ту, Козьей называют?
— Козы дикие там раньше жили.
— А озерко это почему Гусиным зовут?
— Всё потому: гуси когда-то гнездились.
— И болото потому Куропачье?
— И болото. Куропатки на нём водились.
— А куда же теперь-то они подевались: козы, гуси да куропатки?
— Известно куда: охотники перевели.
— А жалко тебе их небось?
— Ещё бы не жалко! Бывало, лесом идёшь — на козу любуешься, на озере с гусями разговоришься, на болоте с куропатками пошутишь. А теперь? Ни поговорить, ни пошутить, ни полюбоваться. Скучно. Вот к тебе пришёл — не прогонишь?
— Мне что, сиди. Вдвоём веселей.
Сидим вдвоем. Время коротаем.
А за ШАПКОЙ лес шумит. Осины лопочут, сосны басят, берёзы шепчутся.
— Слышишь? — вдруг спрашивает Лесовичок.
— Слышу, — говорю. — Осины лопочут.
— Нет, — отмахивается Лесовичок.
— Сосны, — говорю. — Сосны басят.
— Да не то! Не лопочут, не басят, а барабанят!
— Барабанят?
— Барабанят.
— Кто же это барабанит?
— То-то и оно! Это старые названия в сердце моё барабанят! Громко стучат и настойчиво, как дятлы! Неужто не слышишь?
Я прикладываю к уху ладонь — так и есть! Старые названия барабанят. Барабанят тревожно и громко.
— Может, и другие услышат? — спрашивает Лесовичок. — Что, им трудно ладонь приложить к уху, что ли?