Майкл всегда останавливался перед люстрой, пожирал её взглядом, пытаясь вспомнить, увидеть в своей голове, насколько яркой она была в прошлом. До того, как на мир опустилась вечная ночь, до того, как темнота развернула крылья над всей планетой, погрузив в пучину одиночества и тишины.
К своему огромному разочарованию, он не помнил, будто и не знал никогда солнечного света. Зато другие, странные и непонятные вещи, находившиеся в голове, то и дело всплывали на периферии сознания. Разные мелочи, касающиеся далёких космических явлений, такие неинтересные в реалиях нового мира, когда после развернувшейся катастрофы о покорении людьми Вселенной можно было забыть.
Они сошлись на том, что память подкидывала порой кусочки их забытого, похороненного в темноте прошлого. Старик Бакстер выдвинул эту теорию после того, как дядя Грин раздобыл где-то лампочку и моток разных на вид проводов. Он был уверен, что сможет вернуть в дом у озера электрический свет. Уверен настолько сильно, что когда эксперимент окончился провалом, он надолго ушёл в разрушенный город, избегая их сочувствующих взглядов.
По мнению Майкла проблема была в том, что солнце поменяло свой спектр, совершенно изменился состав его молекул, и потому свет погас, а тепло и излучение остались. Он помнил яркие последовательные вспышки, которые, возможно, и сожгли всю электронику на планете. Поэтому дядя Грин не смог осуществить свой план. Глядя на его деловитое занятие, на то, как уверенно мощные руки разматывали огромные мотки кабеля, старик Бакстер предположил, что в прошлом тот был электриком.
Природа этого ужасающего явления с солнцем интересовала Майкла. Каким-то образом внутри себя он знал, что последовавшие за сменой спектра вспышки выжгли человечество так, как раньше люди выжигали сухую траву с пастбищ. Одна из первых же волн уничтожила, буквально превратила в пыль всё живое на земле. Именно по этой причине вокруг не было ни хаоса лишившихся привычного мира людских толп, ни разлагающихся трупов.
— Ну что ты там застрял?
Эшли уже была на втором этаже. Её прекрасные пальцы касались перил, и Майкл отвернулся от люстры, вынырнул из своих рассуждений только для того, чтобы рассмотреть, как мельчайшие частички пыли кружились в только им понятном танце вокруг светлой кожи его девочки, потревоженные неуёмным человеческим любопытством.
— Уже иду.
Он взбежал по ветхим ступеням вверх. Гулкое эхо шагов не смогло разбудить это спящее мёртвым сном место: библиотека заворчала в ответ, заворочалась, но не проснулась.
— Я думаю, Эш, — коснулся он плеча сгорбленной над книгой фигуры, — что если бы ты попыталась хоть немного пофантазировать, то почувствовала бы то же самое уважение и трепет, что я испытываю не только к этой люстре, но и ко всему, что создало человечество до нас.
Нас. Так Майкл называл выживших после катастрофы людей. В новом тёмном мире они отличались от тех, кто жил и работал при свете. Новое человечество в скудном незначительном количестве выживших больше не могло творить, создавать из ничего потрясающие вещи и приспособления. Им осталось только доживать начатый другими век.
После конца света — теперь это выражение приобретало более показательное, более наглядное значение — Майкл видел лишь разруху и непоколебимую тишину. Только Эшли — его сестра, подруга, любовница — не давала истосковаться и потерять ту искру, ту тягу к жизни, что ещё тлела в душе.
— У меня тут кое-что интересное, — заговорчески прошептала она и сдвинулась в сторону, чтобы открыть Майклу вид на книгу. Та лежала на столе, а вокруг были разбросаны мелкие камушки и обрывки страниц других книг, которым не посчастливилось сохраниться в целости.
— Это не похоже на книгу.
— Да, это рекламный проспект.
Майкл перевернул найденный тут же стул, сел на него, не боясь запачкать одежду в мелкой трухе бетона и дерева, покрывающей всё вокруг.
— Только посмотри, — завороженно шептала Эшли. — Отпуск в Майами. Пляж и солнце. Солнце, Майкл!
Зачарованным взглядом они уставились на цветную, блестящую глянцем фотографию песчаного пляжа, по кромке которого ползло голубое море с белыми барашками пены. Люди на картинке выглядели по-настоящему счастливыми, дети без страха смотрели на полыхающее в небе солнце. Майкл почувствовал укол в сердце, пальцы нервно забегали по краю столешницы.
— Я совсем не помню его, — озвучила Эшли их общую мысль. — И почему-то волнуюсь, когда смотрю на него даже вот так, на картинке.