Брошенный в воду прутик вызвал оживление: личинки задвигались, спустились вниз и спрятались на дне. Через несколько минут они, змееобразно двигаясь, снова всплыли на поверхность воды: для дыхания им нужен свежий воздух, и они, переворачиваясь вниз головой, набирали теперь кислород через выставленную на поверхность воды дыхательную трубку. Трубка эта находится на конце брюшка, и потому личинки дышали, держась наклонно, под углом к поверхности воды. Что удерживало их в таком положении?
Крошечные личинки прокололи своим тонким дыхательным отростком упругую пленку поверхностного натяжения воды и благодаря этому оставались теперь как бы в висячем положении, пока не освежится запас воздуха. Стоит личинке оторваться от пленки — и она, будучи тяжелее воды, сразу же погружается на дно болотца.
В воде различались и куколки, образовавшиеся из личинок. Они похожи на запятую: голова и грудь под общей шапочкой-оболочкой крупнее, чем узкое брюшко-хвостик. В подогнутой к хвостику головогруди много воздуха, и куколки очень легки. Спина у них с двумя дыхательными трубочками, будто рожками, как обычно, выступала над поверхностью воды, а из трещины на спине у некоторых уже выползал комар. Новорожденный сидел на пустой куколке, словно на плоту, ожидая, пока обсохнут и расправятся крылья и он сможет взлететь.
С северо-запада потянуло сыростью. Под ногами у меня зыбилась влажная, насыщенная талой водой почва, на ней зеленели мхи.
Я занялся лесом в неглубокой пади между отрогами Вириней-горы. Заметно позеленевший редкостойный лес просвечивался насквозь, хотя кое-где на ветках лиственниц висели гирлянды бородатых лишайников-бриопогонов.
Растительность располагалась ярусами: в первом — деревья, во втором — кустарники, третий ярус составляли травы, а четвертый (напочвенный) — мхи с лишайниками. Среди редких кустарников уже почти отцвела сильно ветвистая тощая березка. В отличие от карликовой березки Европейского Севера (тундра побережья Карского моря, где мы с ней познакомились) ее молодые приподнятые ветви покрыты густосмолистыми железками.
Соседями березки оказались такие же приземистые тальники, и среди них так называемая ива красивая — полу-распростертый по земле кустарник с прутьевидными коричнево-бурыми ветвями. На ней еще сохранились два прошлогодних сухих листочка. Они уже покоробились, но все еще не хотели покидать родную ветку, на которой выросли, засохли и зимовали под снегом. По сравнению с равномерно раскинутыми кустарниками реже встречались мелкие кустарнички: голубика, дриада и цветущая альпийская толокнянка.
Из трав нечасто попадались осока возрастающая, злак костер Ричардсона с как бы ползучим корневищем и красные грушанки (они выделялись розетками округлых листьев). Приятно алела зацветавшая мамура (княженика). Еще по Карской тундре мне запомнились ее вкуснейшие темновато-пурпуровые плоды с сильным приятным запахом. В отличие от сумрачной западносибирской тайги с елью, пихтой и другими темнохвойными породами здесь повсюду преобладала светлая тайга из одной породы — даурской лиственницы — самого светолюбивого хвойного дерева.
Закончив работу, я вернулся к наглухо застегнутой палатке, развел костер. Ярко-рыжеватое пламя весело охватило котелок. В ожидании, пока закипит вода, сел на бугорок и начал разборку собранного для гербария «сырья». Большинство растений было уже переложено в гербарные сетки для сушки, как вдруг до меня донеслись знакомые голоса; это приближались друзья. Все обошлось благополучно: беглецы пойманы, и можно продолжать поход.
Приведенные олени прежде всего устремились к цветущим мытникам и сжевали их темно-розовые соцветия. Животным нравятся эти питательные кормовые травы. Один из оленей полакомился перезимовавшими ягодами вороники и сорвал верхушку незабудочника.
Люди расположились у костра и поужинали. Егор утверждал, что олени часто будут убегать с появлением маленького «злого» комара, а теперь нас тревожил якобы «добрый» большой комар (куличан). Мне хотелось возразить ему, что хрен редьки не слаще, но тут Коравги заинтересовался шкуркой добытого мной бурундука и сообщил, что зверек забегает сюда из южнотаежной Восточной Сибири, но в тундре не встречается.
Однажды охотник, промышляя в тайге, увидел, как-бурундук возился в траве, а потом перебегал к лежавшему невдалеке поваленному бурей дереву. В зубах он что-то держал, а защечные мешки были вздуты. Охотник незаметно подошел к бурелому и на поваленном стволе лиственницы увидел сушильню. Там лежали сухие грибы, корешки трав и орешки кедрового стланика. Грибов в лесу в то время еще не-было. Видимо, зверек вытащил все это добро из норы.
На обратном пути Коравги увидел того же бурундука. Тот, как и утром, носил во рту грибы и иную снедь, но уже от сушильни на прежнее место, откуда, возвращался с пустым ртом. Охотника осенила догадка. Бурундук обычно делает большие продовольственные запасы, которых ему хватает иногда на два года. Но они в кладовой могут испортиться. И вот зверек занимался просушкой, вынося продовольствие из кладовой на солнце. К вечеру он основа уносил его в норку.
Хватило же терпения у Коравги проследить повадки маленького зверька! У этого человека поистине неистощимый запас наблюдений над природой и всякой местной живностью.
Ради оленей мы решили отложить наш отдых и воспользоваться предстоящей прохладой «ночи», чтобы двинуться дальше. Навьюченные олени в первом часу были направлены на север.
Мы шли по горной тундре и вскоре достигли гольцовой вершины. Видимость улучшилась, и вдали легко различалась гора Ленлэ. Она служила превосходной очередной вехой на нашем пути. За ними вдали, в истоках реки Медвежьей, маячила вершина, более высокой горы. Отсюда она казалась пикообразной. Впрочем, разобраться в этих горах не так просто. Они меняют свои очертания в зависимости от угла зрения — острым пиком может показаться и вытянутая куполообразная вершина, если смотреть на нее по направлению простирания хребта, над которым она поднимается. Я обернулся. Прощай, гора Вириней, и мое вынужденное отшельничество на ее склоне!
В этих широтах и горы, и долины, и облака — все вырисовывалось мягко, без южной резкости красок. В природе ощущалась своеобразная недосказанность, и оттого хотелось пристальнее вглядеться в отдельные черты окружающего. Тут не подавляла, как на юге, внешняя пышность красок, а содержательность природы заставляла больше размышлять.
По соседству с березкой Миддендорфа и кустарниковой ольхой зацвели травы; снежная лапчатка с желтыми цветками на стройных цветоносах и чернеющий остролодочник — почти бесстебельное бобовое растение с похожим на мотылек цветком (в нем выделялись пурпуровый венчик и бледно-синяя на верхушке «лодочка»). Розовые соцветия мохнатоцветкового мытника придавали пестроту белесым полянам, покрытым лишайниками.
Рядом с отцветшей сон-травой (аянским прострелом) стоял душистый папоротник — каменный зверобой. В отличие от семенных растений он относится к споровым видам. Развиваясь из споры, не имеющей зародыша, папоротник живет свой век дважды: и как крошечный листок — заросток, и в виде этого симпатичного растения.
Вдруг вдали раздался выстрел, спустя минуту — другой. Это напоминали о себе, как мы условились, Коравги и Егор. Пришлось увеличить шаг, и через полчаса мы соединились и пошли дальше, пересекая водораздел между реками Виринейвеем и Ленлувеем. Олени свободно ступали по мягким дерновинам зеленых мхов и белесым лишайникам, по приземистым кустарничкам Кассиопеи и водяники, лишь изредка обходя тощую березку и багульник. Еще не зацвела морошка, а рядом с ней тянулся к солнцу трехкрылоплодный горец.
Кроны деревьев оказывали очень слабое влияние на мохово-лишайниковый ковер под ними. Прозрачная, словно ажурная, хвоя даурской лиственницы даже в пору ее полного развития свободно пропускает солнечные лучи, почти не давая тени. Но под деревьями светолюбивые лишайники уступали место зеленым мхам. Водораздельные лиственничники, располагаясь по склонам гор, часто смыкались в «массивы» вдоль речных долин, сохраняя свою естественную разреженность.
Весна теперь уже не манила к себе издали. Она властно вошла со своим непрерывным полярным днем в эти горные северотаежные редины. Деревья оделись в мягкоигольчатый наряд. Воздух, словно пропитанный лиственничным настоем, был полон тончайшего аромата хвои. Однако через несколько километров пути лес спустился с водоразделов в долины рек и выдвигался по ним в пределы тундры своеобразными языками.