Вырытая яма (глубиной почти по колено) обнажила свежие супеси, подстилаемые снизу вечной мерзлотой, а сверху прикрытые тощей дерновиной.
На водоразделах все еще простирались тундровые кочкарники. Мы и здесь поработали лопатой и увидели мерзлотный слой, углубленный на одну четверть метра.
Перегнивание отмирающих остатков растений здесь замедлено и очень затруднено. Образованию в почве перегноя препятствует и очень замедленный прирост растительной массы. Не мудрено, что в поверхностном почвенном слое вместо перегноя (гумуса) преобладает обугливание и оторфовывание растительных остатков. Появлению торфянистости благоприятствует и весен не-летнее заболачивание тундровых почв.
На стенке почвенной ямы различались сизовато-зеленоватые пятна — признаки оглееиия. Почва, прилегающая непосредственно к слою вечной мерзлоты, имела сплошь зеленую окраску.
Оглеение, вызываемое переувлажнением почвы, усиливается моховой дерновиной и торфянистым слоем, непроницаемым для проникновения в почву тепла, особенно в ее минеральный горизонт. Торфянисто-скрытоглеевые супеси характерны и для других участков пушицевоосоковой тундры.
На открытом плесе одного из тундровых озер плавал кулик-тулес. Его призывный крик, похожий на стой, слышен во многих уголках тундры.
На берегу другого озера мы чуть не наступили на гнездо кулика. Никакой подстилки под четырьмя яйцами, тупые концы которых были обращены к солнцу, не было. Покрытые темно-зелеными пятнами, они сливались с дном ямки и окружающей низинной тундрой.
Маленькие нарядные кулички-плавунчики пролетели стайкой так близко друг от друга, что было удивительно, как они не сталкиваются. Они сели на плесо озера и теперь плавали, кивая головками. Беспечно ведут себя самки этих куликов: они только откладывают яйца и затем улетают на юг. Самцы высиживают птенцов, заботятся об их дальнейшей судьбе в течение лета, а когда они подрастут, улетают с ними на юг.
Низины тундры были обильно усеяны осокой кругловатой. Ее первые всходы привлекли внимание нашего оленя, он потянулся губами и сорвал молодую зелень. Олени теперь выпасаются, почти не страдая от комаров.
Подул северный ветер. Через небольшие просветы затянутого облаками неба изредка проникал луч солнца.
Один из наших оленей оказался легко раненным: при нечаянном падении он сломал свой недавно выросший, еще мягкий рог. Обломок рога сильно кровоточил, а под кожей, покрытой мягким ворсом бархатистых волосков, виднелся край еще неокрепшей кости.
Егор тщательно перевязал кровоточащую рану. Сломанный рог он положил на угольки костра. Запахло паленой шерстью. Егор быстро расправился с хрящеватым лакомством и заявил, что это превосходное кушанье.
После полуночи мы свернули палатку и выступили, держа направление на северо-восток.
На пути нам попалось озеро. Обходить его далеко, и Коравги после предварительной разведки повел отряд по мелководью. Дно озера — словно ровный и гладкий ледяной каток, местами прикрытый тонким наслоением ила. Вода, как и в других тундровых озерах, очень холодная, и не удивительно, что лягушку тут нигде не встретишь.
Выходя на противоположный берег, мы вдруг увидели двух серых журавлей. Они стояли на своих длинных ногах в отдалении и, наклонившись, что-то разыскивали в траве. Потом занялись приведением в порядок своих перьев. Маховые перья у журавлей выпадают из крыльев один раз в два года, во время линьки, и тогда птицы теряют способность летать.
Встречу с журавлями можно считать весьма редкой. Егор, хорошо знающий эту тундру, никогда их тут не видел.
Ф. Врангель в июле 1821 года встретил двух журавлей в верховьях Большой Барапихи (Раучуа), то есть значительно южнее нас. В связи с этим он записал: «Сии птицы редко посещают отдаленные северные страны, так что даже немногим из здешних жителей удавалось их видеть».
Возможно, мы находились на крайнем северном пределе распространения этой птицы.
Вдруг над болотом раздалось «курлы-курлы…» Журавли взлетели и, махая своими сильными крыльями, направились на восток. Мы невольно остановились, а Коравги с просветлевшим лицом долго провожал взглядом этих звонкоголосых птиц. Ему однажды довелось, охотясь на озере за утками, оказаться случайным соседом прилетевшей вечером пары журавлей. Они описали два-три круга над заводью, крикнули несколько раз «керр-ке-ерр» и опустились на отмель прямо в воду. На рассвете охотник слышал их возгласы, словно они после ночного отдыха приветствовали утреннюю зарю.
Теперь веселая весна уже отшумела. Она одела тундру в зеленый наряд и раскинула по ней цветы разнообразной окраски: белые, желтые, лиловые. На тундровых озерах и болотах затихали утки, гуси, лебеди. Многие птицы отложили яйца и начали высиживать птенцов.
Среди тальников, в небольшом углублении, нам удалось найти гнездо пеночки-веснички. Серенькая пташка подпустила нас шага на три и взлетела. В гнезде, выложенном почти целиком из лишайников, а внутри выстланном перышками куропатки, лежали недавно увидевшие свет крохотные птенцы. Да и сама мать лишь в три раза была крупнее своих детенышей! Стремясь свить себе гнездо на тундровой земле Чукотки, она прилетела с зимовки в Восточной Африке, преодолев огромное расстояние.
Мы поразмышляли над таким образом жизни маленького существа и пошли далее.
Невдалеке на опушке ивняков показался гусиный выводок, первый, увиденный нами в этом году. Два взрослых гуся, вытянув шеи и громко кагакая, побежали от нас к кочкарникам, увлекая за собой гусят. Взрослые птицы быстро спрятались между кочками, а пушистые желтенькие гусята с писком спешили присоединиться к ним, кувыркаясь иногда на ходу, хотя мы их и не преследовали.
По берегам ручья, вытекавшего из-под снежного забоя, росли приземистые травы-многолетники. Рядом с кисличником (оксирией) скромно зацвел болотный белозер. На верхушке его чуть как бы граненых стеблей раскрылись крупные белые цветки. Коравги заметил, что пастой белозора пьют «от рези и боли живота».
На ночевку расположились у подножия тундрового увала, быстро развьючив оленей. Они закусили листочками тальника и, прильнув губами к ручью, с большой охотой напились.
Меня заинтересовали окрестности. Пройдя около километра, я остановился: послышалась своеобразная песня. Невдалеке какие-то птицы однообразно повторяли: «вя-ка, вя-ка, вя-ка», делая ударение на «я».
Эта мелодия иногда сменялась на более частое и беспокойное «кувя-кувя-кувя».
При моем приближении песня смолкла, а вскоре вспорхнул с гнезда и певец-кулик — малый веретенник. Передо мной мелькнули его длинноватый клюв и надхвостье с темными отметинами. В гнезде, устроенном в плоской ямке и выложенном былинками прошлогодней травы, лежали три маленьких птенца, у них уже появлялось палево-рыжеватое оперение. Позднее выяснилось, что кулик этот — обычная охотничья птица низовьев Колымы.
Близ одного из многих встречных озер, окаймленных осоками, я набрел на незатейливое гнездо лебедя, выстланное сухими травами и пухом. Издали я принял его за большую кочку. Три крупных желтовато-белых яйца были едва прикрыты пожухлыми соломинами злаков.
Птицы находят в тундре самые благоприятные условия для выведения и воспитания птенцов: много воды, мало людей, легкость добычи корма, светлый бесконечный день. Правда, короткое лето заставляет пернатых обитателей тундры, насколько возможно, сжимать сроки гнездования.
Километра три отделяло меня от нашей палатки, когда я поравнялся с бугром, уже целиком свободным от снега. На вершине бугра неподвижно сидела полярная сова» резко выделяясь своим белым оперением на серовато-зеленом фоне тундры. Обычно птица устраивается так, чтобы вокруг открывался свободный обзор.
К моему удивлению, сова подпустила меня на расстояние не более четырех-пяти метров и лишь тогда взлетела. Низ тела оказался у нее голым: от усердного насиживания перья на нем редеют и потом выпадают. На обнаженном от травы пятне почвы, в ямке, словно в блюдце, в беспорядке лежало пять белых, почти круглых яиц размером чуть побольше куриных. Ни единого признака подстилки травы, пуха и прочего под ними не было.