В конце концов я решаю, что не стану втридорога платить за собственную ошибку. В «Асторе» мою голову изуродовали, пусть там же ее приводят в порядок.
На следующий день я возвращаюсь туда и попадаю к женщине по имени Ольга.
— Кто это сделал? — пугается она, как будто наткнулась в темном закоулке на мое истекающее кровью тело.
— Злодейку я здесь не вижу, но помню, как ее звали — Овид.
— Гречанка. — Ольга с отвращением качает головой. — Так коротко!
— Знаю.
— Могу попробовать исправить, но останется вот столько, не длиннее, — она показывает пальцами два-три сантиметра.
Я говорю: делайте что хотите, главное — укоротить сверху, сделать все ровнее и, по возможности, стильнее. В итоге я все равно нисколько не похожа на крутую оборванку из «Вог». Скорее на несчастную, одутловатую жительницу зимнего Нью-Йорка.
— У волос есть один плюс, — бормочет Ольга. — Они отрастают.
Перебродившим пивом несет за квартал. Тротуары в районе мясоконсервного завода лоснятся от жира. Зимой, когда он замерзает, ходить здесь становится небезопасно.
«Хогс» набит битком. Помнится, когда он только открылся, народ сюда редко заглядывал, даже было место потанцевать тустеп перед музыкальным автоматом. Потом «Хогс» вошел в моду, и теперь перед красной бархатной лентой выстраивается целая очередь. Цинк, здешний 140-килограммовый вышибала, влюбленный в свой «Харлей», узнает меня и пропускает за бархатную преграду, придерживая народ.
В одном углу зала байкеры горланят «Боже, храни Америку». Барменша Микки, в узких джинсах и корсете, отплясывает на стойке под мелодию «Эти ботинки созданы для ходьбы». Я немножко опоздала. Нужно напиться. Быстро. Дина уже в баре с бутылкой пива «Бад». В свободное время она наливается самым дешевым пойлом. Никаких изысканных напитков и коктейлей. Она обнимает меня, чмокает в щеку и дышит пивным ароматом в лицо:
— Глянь на красавчика в конце бара. Лакомый кусочек, а?
Лохматый блондин в бейсболке, с трехдневной растительностью на физиономии, погружен в раздумья. Лакомый кусочек? Не уверена, но все равно киваю, чтобы сделать приятное подруге.
— Познакомишься?
— Не сегодня.
— Что с тобой? Я думала, ты хочешь развлечься.
— Хочу. Но сегодня под «развлечься» я не имею в виду мужиков. К тому же я переезжаю в Сан-Франциско.
— Чего? — Дина так и замерла с поднятой бутылкой. — Не надо, — она качает головой и делает большой глоток пива. — Черт, он смотрит сюда. Он на тебя смотрит! Не смотри, не смотри!
— Да брось ты. Я до чертиков перепугала всех женщин в общественных туалетах: они принимали меня за парня. Выпивку закажешь? — прошу я, вытаскивая пачку сигарет.
— Микки! — кричит Дина. — «Куэрво» и «Бад»!
Микки ловко спрыгивает со стойки, и через несколько секунд у меня в руке бокал с текилой. Перед Диной уже стоит такой же. Она поднимает его, чокается со мной, и мы проглатываем текилу без соли и лайма.
Дине тридцать восемь лет, четыре последних года она живет со своим другом-фотографом, Стэном. За время работы в «Такоме» я видела его в баре только один раз. Не думают ли они пожениться, интересуюсь я, но Дина отвечает, что замуж вообще не собирается.
— Зачем все портить? — поясняет она. — Нам и так здорово.
— Разве ты не хочешь иметь детей?
— Пока нет. На самом деле даже не знаю, нужны ли они мне. И потом, чтобы родить ребенка, не обязательно быть замужем.
— А я бы хотела сначала выйти замуж, а потом уже заводить детей.
— Фу, что за консерватизм, — тянет она, разглядывая татуировку на своем животе. Затем поднимает бутылку с пивом, чокается ею со мной и с чувством провозглашает: — За консерватизм!
Не понимаю, как Дина может так легкомысленно относиться к материнству.
— Тебе не кажется, что… ну, что время уходит? — спрашиваю я.
Она хохочет и шутливо пихает меня в бок.
— Ты-то что переживаешь? Тебе сколько, двадцать пять?
— Двадцать восемь.
— Двадцать восемь! Не волнуйся, бабуля, успеешь!
— А ты? — говорю я.
— Я? Я и не волнуюсь. Что будет, то будет. Может, заморожу яйцеклетку-другую.
— Звучит романтично.