— Я не хочу влюбляться.
— Ну, один раз!
Камбаров унес Александру Максимовну к последним, предпустынным тополям. За ними таилась призрачная речка; вода была лишь в донных ямах, речоночка чуть слезилась меж сухих камней.
— Выдохся! — прошептал Камбаров, опустил на песок Александру Максимовну и сел рядом, у немой речки.
— Я поцелую тебя, отдыхай! — сказала девушка. — Не бойся, Камбарчик, я не тигра, клянусь.
— Простите, Александра Максимовна, влюбляться некогда мне.
— Ну не влюбляйся, просто лежи и люби меня!
— Мысли моей некогда любить вас.
— Ты люби не думая.
— Нет, вы странная. Я мыслю, следовательно — живу: все человечество — во мне!
— Бедовый какой! — Александра Самосад уверенно погладила Камбарова по крепкочерной вздыбленной голове. — Успокойся, черпепький, разве я требую, чтобы ты сходил с ума?
— Есть ли у вас склонность воображать, Александра Максимовна? Вы представляете себе, как мало, — изнемогая в ямах своей предыстории, — успело сделать человечество, как много совершенств должны добиться мы? Виктор Табунов отлично знает древнюю историю Востока…
— Плевала я на Виктора Табунова!
— Так нельзя. Можно не любить, но нельзя не уважать тех, кто знает и не устает познавать: это страсть, следовательно — сила! Мы побеждаем разными силами — и знанием, героизмом познания.
— Я знаю, ты умный, мой Кара Камбаров, но нужен и отдых от ума.
— Это невозможно. Я оцениваю себя, всех людей, чего мы еще не сделали, что они еще не совершили. Требовательность чрезвычайная, конечно, но исторически разумная. Всеобщая отсталость человечества необычайна; за пять или семь тысяч лет своей грамотности человечество столько сражалось и губило ценностей, что, честно сказать, оно человечно не жило еще, постоянно, страстно, стойко не развивалось; мало познало, изобрело, маловато создало. Мы предисловие, предыстория подлинности человечества! Ничтожную душу это может смутить, сильную, несытую душу обогатит. Всякий день я хочу познавать, мыслить, отвергать, мечтать, творить. Утверждать, разнообразно развиваться. Влюбляться некогда мне, Александра Максимовна! Любить — не люблю, ни одну женщину! Бывают, признаюсь, предрассветные помыслы, бывают и избываются.
— Очень хорошо, лежи, познавай, а я тебя буду целовать!
— Но я не глинобитный!
— Я люблю, Камбарчонок, тебя, первого! Философию твою люблю, слова твои, страну твою люблю, твою отвагу, честные мечты, все, что ты, люблю! Счастье, что ты на свете! Свет счастья — для меня, а для тебя — предыстория! Смешно? У тебя удачи мысли, у меня — удачи чувства. Ты не родился из пены морской?
— Меня родила революция.
— Все равно: простор!
В конторе пустовато, начальники — вне Кушрабата. Бухгалтер Самосад не мог работать — прекрасны ноги секретаря!
Вышел отвлечься.
Приехал дородный, барского вида, в ослепительном колониальном шлеме, Антиохов с сыном-подростком Юрочкой.
— Проводите меня к директору в кабинет!
— Директор на колодцах.
— Заместителя!
— Заместитель выехал вчера в Ашхабад.
— Разминулись, черт возьми! Кто старший у вас?
— Старший зоотехник — в стаде.
— Ну, с кем поговорить можно?
Усмешливый секретарь Настасья Степановна чуть не ляпнула: "С бухгалтером Самосадом!", — но мгновенно одумалась.
— Поговорить? С товарищем Табуновым, он глазастый, способный, все знает, все дела и всех воров, в курсе всего. Наш спец пастбищ и колодцев.
Табунов умел быть значительным.
Антиохов не сделал за тридцать лет своей сознательной жизни ни одного сердечнопрочного, общечеловечного дела — и всех подозревал в корыстной косности и свальном небрежении к делам народа.
Секретарь открыла директорский кабинет, сказав:
— Мы скоро уйдем из тюрьмы, первое здание в Шорабской долине подведено под крышу.
— Садись, Юрочка, в любое кресло, — сказал сыну Антиохов; он снял свой колониальный шлем, чистейшим платком вытер с лица пот и пальцем постучал по некрашеному столу директора. — Бедно живете!
— У нас все впереди. А у вас как? — невинным голосом спросила секретарша.
— Позовите вашего этого самого… глазастого!
— Она дура? — спросил смышленый сын курносого отца, когда секретарь презрительно медленным шагом вышла из кабинета.
— Она хорошенькая. Но тебе рано это знать.
— Мне рано, а тебе поздно.
— Не суйся в мои дела, Юрка, ты клятву дал!
— Мужчины легко забывают свои клятвы. Так не раз говорила мама. Помнишь?
— Кто из вас — начальство? — обаятельным голосом спросил Табунов, внезапно, неслышно возникнув в кабинете. Он был одет во все белое; выбрит, выглажен; он умел одеться, когда были деньги.