"Не зря ли я привез эту богиню с характером, будет мне хана, влюблюсь!" — растерянно подумал Питерский, бодро соскочил со ступенек вагона и сказал, обернувшись к женщине:
— Попервоначалу я устрою вас в гостинице, приличная гостиница.
— С приездом, Михаил Валерьянович, давайте помогу!
Табунов подхватил чемодан, занемогший в руке Питерского, и почтительно поклонился Шавердовой; бессонная ночь не помяла его, он был выбрит, выутюжен, блестящ: белые туфли, белые носки, белый костюм, малиновый галстук, чернозагорелое настороженное лицо.
— Что вы торчите на станции ни свет ни заря? — спросил его Питерский.
— Думаю. Событий много, мыслей множество. Когда видишь даль, думается легче.
— Что случилось?
— Прибыл из Ашхабада чинодрал высокого ранга.
— Знаю. Где он?
— В лучшем номере гостиницы.
— Познакомьтесь, Виктор Романович, это наш новый специалист Мария Афанасьевна Шавердова. Сможете устроить ее в гостинице, пока? Дел у меня невпроворот: начальство, планы, проекты… Где Кабиносов?
— На колодцах Геокча, вместе с Валентином Елем.
— Не вовремя начальство приезжает — всегда!
— Совершенно верно: древний административный порок, историческая бесчувственность!
Привокзальную площадь затеняли старые карагачи, кроны их были круглы, плотны, тенеобильны, соборны. В святой тишине крайнего карагача Питерский, досадливо вздохнув, произнес:
— Мойтесь, Мария Афанасьевна, отдыхайте, я зайду к вам, как только отпотею от окаянных дел и начальства! — И быстро ушел, плечистый, шаговитый, грузный.
— Прекрасная Мария Афанасьевна, на кой ляд вам гостиница? Раскосый шкаф, казенная койка, голая лампочка в мухах, вельможные постояльцы за нечистой стеной. Я вас отвезу в поселок, в домик Кабиносова, старшего зоотехника: две комнаты, ковры, удобства, тишина, чистота, прохлада. А?
— Удобно ли? А если Кабиносов вернется с колодцев?
— Будет вам рад! На худой конец поселитесь у хозяйки двора, веселой Надии свет Макаровны: это — человек! У нее тоже две комнаты. Убедил?
— Мне все равно.
— Ну, приободритесь, утро как праздник! Я отнесу ваш чемодан к начальнику станции, до кушрабатского конного двора доберемся древним, доколесным транспортом, то есть своими ножками, а на конном дворе мой друг Ванька-Встанька даст нам драндулет с парой резвых. Лошади у нас хороши — отборные, ретивые, воспитанные!
Питерский был раздражен, возбужден, насторожен, поэтому сверхподвижен. Двойная ревность: что делала без него Надежда Мефодиевна? И что Табунов — с Марией Шавердовой? И жена встретила равнодушно, без радости, и вдруг стало жаль чемоданов, стибренных в Мерве липовым спецом.
Жена спросила, где чемоданы, и сказала: прибыл Антиохов — великое начальство. И Питерский взорвался, налетел было на невинную Надежду Мефодиевну, но дети… И настороженная злоба Питерского направилась на Антиохова.
— Видел я его в Ашхабаде — устойчивый толстяк!.. Где взять людей?
— Древний Диоген искал днем с фонарем.
— Не такой уж, наверное, древний, раз ты его вспомнила!
Надежда Мефодиевна тихими вечерами — дети спят, мужа нет — читала: муж приучил.
Ее убежденность в своей пожизненной правде покоилась на вере в то, что она внутренне прекрасна, она новая, восходящая сила, ей дано все, она может все познать, преодолеть, преобразить, сделать. Ее бедным счастьем было то, что знала она очень мало, нестройно. Познания свои она сравнивала с познаниями тех, кто вырос и непоколебимо остервенел до тысяча девятьсот семнадцатого года.
Питерский помылся, пожрал, приоделся и пошел в гостиницу. Марии Шавердовой не оказалось.
Он постучал в дверь Антиохова.
Веселы родники долины, раздвинувшей холмы до границы Афганистана. Вода в пустыне — прекрасней жизни!
В долине, знавшей только величавую поступь верблюдов, началось обыкновенное для нашей эпохи и необычайное для сонной страны Бадхыз: началась стройка.
Под солнцем Бадхыза беспокойно сверкали громадные чалмы, задорные козырьки, пробковые шлемы, и черный дым густо валил из печи для обжига кирпича. Коварное солнце было неподвижно, и прозрачный пот обильно выступал на белых, коричневых и бронзовых лбах разноплеменных рабочих. В клубах навязчивой пыли, под град молотков, судорожный ослиный рев, тракторный грохот и ленивые крики верблюжьих погонщиков, рождался у самой границы совхоз.
Перед совхозом, осваивающим пустыню солнечной окраины, с первых же дней существования встала во весь рост тревожная проблема человека. Неумолимые просторы требовали людей с широкой грудью, настойчивым взглядом и отважной волей; людей с гибкими мышцами и непреклонными мечтами, умеющих работать и создавать там, где жизнь на каждом шагу говорит "нет"; людей, смелая уверенность которых похожа на героическое упорство фисташки, растущей среди унылых расщелин и голых круч.