Табунову стало жаль себя: никогда не ведать ему всей ее гибкой близости, не слышать чистых влажных слов: "Хочешь я буду целовать тебя всего?" Какая немолвленная радость жизни-победы! Не отведать… Табунов произнес голодным голосом, покорно:
— Хозяйство можно зачинать робко и хищно — или сразу облапить пустыню.
— Мужественный процесс!
— Действовать, а не прикасаться! Потная мечта — социализм, жадное дело, перевоплощение под черным ветром, у тухлых колодцев. Главное противоречие: первобытные богатства — и бедность человеческая. Людей! Где взять людей?
— Сядьте! — ласково приказала Шавердова, и Табунов осел на ковер, вздохнув от изумления: женственность властно пришла, сидит — теплая, и смотрит долгими глазами; властная женственность, пальцы ног изогнуты, губы детские.
— Докладывайте! — сказала Шавердова.
— Сидя? Не могу.
— Ну бегайте!
Табунов плясал; тень его порывистого тела бесновалась на стекле икон. Шавердова вдруг заметила, как ожили глаза и лики святых.
— Они воскресли! — вскрикнула женщина, засмеялась, захлопала в ладоши, простыня отлетела, нога женщины высоко обнажилась.
Табунов вздрогнул, упал на колени, лицом прижался к телу женщины, она его не оттолкнула.
"Двигайся, пока не остановят!" Табунов смело коснулся женской груди — нелепо откинулся. Шавердова отбросила его.
— Я увлеклась! — сказала она и прикусила край простыни.
— Это прекрасно! — закричал Табунов. — Увлекайтесь всегда!
— Сознание… У вас, Табунов, даже не смута сознания, а свалка: все смешано и спутано! Взрыв. Взрыв за взрывом!
— Взорванное сознание? Отлично. Точность убедительна. Признаю. Я незаконное дитя революции.
— Социальный сирота! Бедный, бедовый! Пожалеть?
— Доклад мой вас больше не интересует. Это легко было предугадать.
— Ладно, будем взрослыми. Табунов, перестаньте трепаться!
Табунов сделал стойку на руках.
Его волосы почти касались ковра, перевернутое лицо было странным, смешным, нездешним; стройно вытянув ноги к потолку, он проговорил не задыхаясь:
— Я вас люблю!
— Теперь рассказывайте спокойно.
— Благодарю. Сперва я расскажу о душе своего доклада. Я расскажу, как я готовлюсь к докладам. Предисловие. Или предыстория. Протофакт, преамбула, экспозиция…
— Не растягивайте предысторию!
— Должен много, уверенно знать и ничего не записывать: записи лишают мою мысль простора, внезапности-вдохновения, убедительности новизны. Мысль человека — это весь человек, с мечтами и потрохами! Доклад должен воздействовать на слушателей так, чтобы они смотрели на меня, как новорожденные, — чудесными, невинными глазами: прожженные персоны станут восторженно хихикать, если я захочу; интеллигент, ослабевший от грозной эпохи, ее невиданных противосказаний, почует в себе горячую силу вождя; пролетарий запальчиво подумает: "Мой класс — это я!" Всякий станет задушевным — как социализм.
— Оратор вы, а не докладчик.
— Революция не признает докладчиков-зануд!
— Представитель революции! Ваш мандат?
— Мое слово — мой мандат!
— Дерзко.
— Дерзость удачлива.
— "Даешь!"?
— Все! Весь мир! Мы боги!
— Пыльные боги пустыни.
Боги обжигают горшки.
Табунов (ходит по комнате, темно блестя влажносмуглым стремительным телом). — Мы творим небывалую вселенную. Следовательно? Эрго? Мы — боги. Мы боги и боженята первоначального социализма. Творчество допотопных богов отмечалось космическим натурализмом: раз — небо и звездочки, раз — твердь и мировой океан, раз — гады и гадюки, невинный мужчина и миловидная женщина, которая даже в раю умудрилась нашкодить! Эпические боги не страдали творческими отливами, тайфунами, наводнениями, не заражались болезнями созданного ими бытия, а мы идем — по колено в крови, по колено в счастье, по колено в грязи, по колено в мечтах, по колено в бедах, безобразиях, страстные и терпеливые. Мы лепим горшки. Мы обжигаем горшки и обжигаемся ими, бьем полнозвучные горшки и любуемся осколками, забываем старые, великолепные глины, ищем новые, бедные — и вновь обжигаем горшки, и бедные глины становятся по-новому богатыми, и мы сейчас же забываем это, истово ищем новейшие. Мы — потные боги! Покойных богов можно заменить другими покойными, сидячими, созерцающими. Но кто заменит богов социализма? богов общности? богов всеобщего трудолюбия?
Ночь. Шавердова ласкала Табунова и, лаская, слабела. Отдалась.
Неутомима откровенность счастья — до синего утра; до звонкого утра.