— Отдохни, — прошептала Шавердова; в глазах ее блестела сытая усталость.
Табунов был чутко, ярко статен. Он не улыбался.
Он любил бесконечно.
— Сколько в тебе силы! — заснувшим голосом пропела Шавердова. — Я и не знала, что так можно, — так много любить!
— Я — муж!
— Мой?
— Ты прекраснее жизни!
Быль небытия; влажная красота женщины — моя! И опять — моя! Обнаженное счастье.
Гордость.
Тишина вдвоем. Сон. Утро далеких людей.
Взрытая, разбитая, пересыпанная, в ямах и котлованах валялась Шорабская долина.
Ашхабад отвергал последовательность развития. Ашхабад утверждал немедленный переворот — все строилось сразу: крольчатник, коровник, птичник, свинарник.
Бестолочь планомерно поспешного созидания была привычной.
Самое дорогое в жизни строителей отдавалось административному гиганту — фанера и гвозди. В окна уже смотрела невинность неба и пустыни. Оставалось подвести его под крышу.
Питерский не без лукавства предложил Антиохову совещаться в новом кабинете недостроенного здания.
— Пожалуйста! Всякая новизна меня привлекает, если я привык к ней. Лучше сидеть в кабинете без крыши, чем за решеткой!
Весть вылетела с конного двора — Табунов будет делать доклад! Табунова знали все. Ударная новость, взрывная весть, как воздушная волна, пронеслась по долине: галах, бродяга, пересмешник, трепач Табунов — свой парень в доску — перед дирекцией и высочайшим ашхабадским начальством сделает небывало важный доклад: он решит судьбу хозяйства.
Первыми явились те, кого не звали. На стенах лепились товарищи с конного двора. Все энергичные, задорные умы поспешили занять лучшие места на открытых стенах административного гиганта.
Ванька-Встанька лихо подкатил на драндулете — приехали секретарь Настасья Степановна и бухгалтер Лука Максимович.
Пришли Камбаров и Александра Самосад, экономист Ель и инженер Книнксен, Чик, все служащие совхоза.
Пыль и тишина древности. Закат.
На "фордике" подъехали Питерский и Антиохов.
— Зачистить стены от народа! Что за галерка? — сказал Антиохов.
— Они не помешают, — ответил Питерский.
Закат начал назревать, вся недостроенность долины стала отчетливой, когда к административному зданию подошли Табунов и Мария Шавердова.
Шли гордые.
Начальство — в креслах. Антиохов насторожен, враждебен, Питерский внешне спокоен. Служащие — на стульях; они с любопытством оглядывали Табунова и Шавердову.
На стенах — рабочие, в гордом восторге: "Табунов — наш, пришел босиком, а теперь делает доклад начальству. Вот какой наш Табунов!" Табунов начал развешивать вычерченные им карты, диаграммы, образцы трав, гербарные листы, фотоснимки. Карта колодцев отскочила.
— Красавица, помоги спецу! — с недостроенной высоты крикнул молотобоец и бросил гвоздичку Шавердовой.
— Нет товарищей Артыкова и Кабиносова, — начал Питерский, поднявшись.
— Товарищ Кабиносов — первоавтор моих суждений. Мы — соавторы, — сказал Табунов.
— Начнем! — Питерский опустился в кресло, сел поудобнее.
Табунов преобразился.
— В пустыне все: древние законы, древность — и новизна отклонений от них; древнейшие формы фауны и флоры; жуки-навозники и драконы-вараны, куланы и скорпионы, саксаул с корнями необычайной глубины и джейранья трава с водосборными чашами; неведомые голубые пастбища, где нет ни одного колодца, — и собрания сладких колодцев там, где не растет и верблюжья колючка. Яркие далекие богатства — и откровенность легких бесплодных песков. Все — и ничего! Или страстно брать, все преодолевая, — или жить на краю, на берегу пустыни в нищете, без помысла и промысла. Социализм — или пещерный уют с древним костром! Социализм — или безопасная бедность на краю социализма!
Пустыня вдохновляла Табунова, вдохновляло чувство небывалых возможностей: строить социализм в просторах — это сверкающая удача! Крайности натуры Табунова — все или ничего! — здесь, в пустыне, становились разумными: логика нетронутых пространств! Глупо, смешно заглядываться на пустыню трусливыми глазами. Пустыни бояться нельзя: смелость и осторожность.
— Я должен мыслить и действовать как представитель человечества, так, чтобы можно было воскликнуть: человечество — это гордо звучит! Не исходите от себя — от бедности своего бытия и сознания, — исходите от полноты действительности!
— Ну, а действительность дня? — спросил Антиохов.
— Хозяйству отведено полмиллиона гектаров. Вся страна Бадхыз. Бадхыз с древних времен славится своими овечьими пастбищами! — Табунов был возбужден.