— Ну, вот что, хорошая женщина, — сказал Невзоров, осмотрев и выслушав Тину, — надо вам из Ашхабада удирать как можно скорее, куда-нибудь повыше, в горы, на чистый воздух. Как у вас с деньгами? — спросил он Кулагина.
— Я достану.
— Поезжайте в Нальчик, в Теберду или в Каракол, на озеро Иссык-Куль, славное, прекрасное для жизни место!
— А если в пески, в Рабат? — сказал Кулагин. — Шестьсот метров над уровнем моря, чистейший воздух, ноль осадков летом.
Невзоров назвал Кулагина фантазером. Когда он ушел, Кулагин раздраженно заговорил о том, что все люди страдают инертностью мышления и только гений способен разрушить силу этой инерции. Конечно, он не гений — и очень уважает доктора Невзорова, он попытается мужественно переносить одиночество три или четыре месяца, но почему бы Тине не поехать в Рабат вместе с ним?
— Ну, сделаем попытку, опыт, один месяц! Будет тебе плохо — поедешь в Каракол, а Рабат — замечательное место.
Жена согласилась. Она никогда не заботилась о себе.
Невзоров назвал ее самоубийцей.
— На один только месяц, понимаете — опыт! — прошептала Тина и растерянно заморгала глазами.
— Умеют некоторые женщины любить! — сказал Невзоров недовольно. — Напишите мне, как будете себя чувствовать, может быть, я приеду в Рабат.
В поезде ехали белуджи в белой просторной одежде, с черными волосами; на станции Иолотань встретился огромный, оборванный, гнусавый терьякеш с лошадиным лицом. На станции продавали фисташки, в купе сел невысокий мужчина с рыжим бухарским котом. Хозяин кота ехал из Термеза, с афганской границы, где он прожил в ссылке до революции пятнадцать лет и за это время убил семь тигров. На площадке вагона стояла молодая пара, он — с четырьмя квадратиками в петлицах, загорелый, зеленая фуражка набекрень, шашка в серебряном наборе, она — высокая и красивая, в длинном сером шелковом платье, с накрашенными губами, в лакированных туфлях. Пара спрыгнула с большими чемоданами на песок полустанка, на котором поезд стоял одну минуту.
— После отпуска, наверное, — сказал Кулагин, улыбаясь, — жену везет на пост.
К вечеру, когда длинные тени вагонов полетели по буграм, даль песков сделалась глубокой, и в окна ворвалась прохлада, в вагоне начались разговоры. Народ ехал бывалый, бойкий, и о чем не говорили, кого только не вспоминали! Рассказывали события из своей жизни, жизни друзей, республики, страны, мира.
Поезд шел в прохладе, пустыня темнела, закат застыл светлою чертой.
Ночью в вагоне свечей не зажигали, колеса постукивали в темноте, пустыня чувствовалась за окном теплой прохладой.
Поезд пришел на пограничную станцию к утру; холмы светлели, городок еще спал, кое-где светились одинокие, забытые огни.
Шофер жил при конторе совхоза, у здания бывшей гарнизонной тюрьмы; он вышел в одном белье, сонный, но вежливый.
— Прости, Вася, — сказал Кулагин, — только что приехал с женой, отвези домой, в поселок.
— Одну минутку, Андрей Петрович, штаны надену!
Дни в глинобитном доме украинской стройки под тополями — круглые, ровные. Горячий воздух, мелкая речка, полдень за толстыми, прохладными стенами и чувство простора.
Вокруг городка, привязанного к стране железнодорожной веткой, лежала пустыня. В пустыне дул "афганец", и верблюды задыхались: это был ветер солнца. В пустыне росла трава, яркая издали, и были колодцы с соленой водой; здесь могли жить овцы и люди.
Кулагин ездил в долины, в пески, к стадам, возвращался на машине или верхом, ругался, хохотал, мечтал, называл свой совхоз счастливой дерзостью человечества, если хорошо шли его дела.
Тина загорела ровным загаром пустыни, стала задорной. Ей правились огород, рассеченный тенями тополей, блестящая речка за тополями. Никогда не жила она так беззаботно и просторно, все начинало ей казаться веселым и смешным. Она готовила обед себе и мужу, встречала его, когда он возвращался из совхоза, покрытый пылью, по вечерам читала книги и рано ложилась спать. Отдых был полным.
Кулагин отправлялся с экспедицией в пески. На рассвете, готовясь уезжать, он постучал в окно. Тина выбежала на улицу. Караван уходил вдоль улицы, всадники толпились у колодца.
— Тиночка, — закричал Кулагин, — дай на прощанье молочка!
Серый копь под пим перебирал ногами. Тина вынесла два кувшина, члены экспедиции заулыбались.
Женщину окружили конские морды. Никто не хотел сходить с коня. Поселок расцветал, улица была прозрачна и пуста, долгий звон каравана уходил в пустыню. Члены экспедиции принимали из рук женщины молоко, пили, вежливо козыряли и пускались догонять караван.