— Мне неизвестно куда, — устало закончил старик, ногой расшевелил угли и стал греть ладони над потухшим костром.
Зеленый рассвет вставал за холмами, на небе вырос черный камыш; у овчарни стал виден круп коня. Метелин простился со стариком и сел в седло. Жеребец застоялся и рвался вперед, но Метелин держал его.
На конном дворе уже наступило утро. Конюхи чистили лошадей и выбрасывали подстилку из окон конюшни. Слышался перестук копыт, звенели недоуздки, от свежих куч навоза струйками подымался пар, пахло русской деревней.
Метелин удивился, увидев посреди двора Кулагина; он прыгал на одной ноге, садясь на серого высокого копя.
— Андрей Петрович, вы чего тут спозаранку?
— Михаил Павлович! — радостно закричал Кулагин и соскочил на землю, не коснувшись седла. — Где же вы? Ваша жена ко мне приезжала. Шофер устроил такую панику…
— Напрасно! Я был в овчарне. Ездил в долину, проверил старика… Хороший старик!
— О, старик замечательный, — сказал Кулагин, развеселившись, — мы с ним как-то вдвоем жили на колодце.
— У него пять сыновей умерло, бедняга!
— У старика? Пять сыновей?
— Умерли, трое живы. Он мне всю ночь рассказывал.
— Да у него никаких никогда сыновей не было! Холостяк, выдумщик, его все пастухи знают! Рассказчик, небылицы выдумывает, замечательный старик… Михаил Павлович, мне же поговорить надо с вами… впрочем, нет, как хотите!
— Не может быть, — сказал Метелин, — чтобы старик мог так выдумать? Зачем?
— Он не может не выдумывать. Фантазер. Вы вернетесь?
— Вернусь.
Солнце показалось над холмами, когда Метелин подъезжал к дому. В окнах его квартиры горел свет. Жена выбежала ему навстречу и припала к груди.
— Мне сказали… Где ты пропадал всю ночь? Я думала…
— Ну, полно, Люба, — проговорил Метелин и увел плачущую жену в комнату.
ЛЕГКИЙ СТАРИК
Над долиной стоял закат, на холмах, отчетливые в свете заката, паслись овцы. Молла При медленно поднялся на холм и сел на камень. Вокруг была тишина, и в тишине — шорох сухой травы под ногами овец. У камня, на холме, Молла При заметил конские следы. Они были глубокие, копыта разорвали стебли трав.
"Что, если басмачи?" — подумал старик и улыбнулся своей пугливой мысли: если нападут, что он может сделать? Сыграть песенку на дудке?
Молла При никогда не был героем. Большой нож он носил для дынь и ягнят. Когда-то он шел с Красной Армией через пески и миражи на Серахс, бойцы падали, другие шли вперед, и Молла При удивлялся их солдатскому терпению, но сам никогда не чувствовал тяжести родной винтовки.
"У меня плохие овцы, — улыбаясь, подумал Молла При, — что пользы разбойникам от плохих овец? Никому от худых овец нет пользы".
Молла При много выдумал в своей жизни сказок, небылиц, рассказов и снов, много слыхал, много в жизни видал, весело путал места, события и годы. Весь мир, известный ему, был его собственностью. В этом мире он чувствовал себя больше чем аллахом, он заставлял людей и события рождаться вновь.
Молла При сидел на холме, забыв об овцах. Хорошо было сидеть на теплом камне, под высоким закатом, придумывать сказки и тихо посмеиваться легкой своей выдумке.
Ночь была, как всегда, в тишине, только издали доносился лай собак. У входа в долину стояли тополя, отблеск ночи лежал на рельсах. Вдоль насыпи спал поселок.
Тина сидела на кровати в длинной ночной рубашке и заплетала косы. Кулагин читал. Чтение книг не по специальности жена считала развлечением: заплетая косы, она болтала ногами и говорила восторженно и удивленно, как девчонка. День был тесным, переполненным впечатлениями, нужно было перед сном поговорить о самом удивительном: о лошадях, о старике в долине, дынях, овцах, пустыне.
— Перестань, Тинка, — сказал Кулагин, — целый день ты пристаешь ко мне со всякой ерундой, дай спокойно почитать.
— Ну, ложись, поговори со мной.
— Спи!
— Никогда не поговорит.
Жена заплела две косички, вытянулась под простыней и сразу заснула. Сон ее был тихим, даже дыхания не слышно. Кулагин догадался, что жена спит. Им овладела зависть к спящему человеку. Он снял сапоги и задул лампу.