Молла При встал и отошел от верблюдчиков — трудно было сидеть в такую ночь. Старик остановился посреди двора.
— Стадо было небольшое, — прошептал он.
Два конюха, с охотничьими ружьями, вывели подседланных коней со двора и шагом, переговариваясь, поехали по долине. Старик хотел сказать, чтобы они взяли его с собой, но побоялся насмешливого отказа и ничего не сказал.
У ворот не осталось ни одного человека. Молла При вышел за ворота и прислонился спиной к дувалу, потом опустился на корточки.
Он долго сидел так в тревоге и одиночестве и слушал тишину долины. Ночь была спокойная, в звездах. Звезды меняли свои места. Где-то далеко, у самой границы, блеяло стадо, скакала погоня.
К старику подошел человек и остановился. Молла При вздрогнул, хотел подняться, человек в белой плечистой бурке опустился на корточки рядом с ним. Молла При узнал пастуха ослов.
Старики обменялись тихим приветом и помолчали. Потом ишачий пастух спросил, что случилось нехорошее, куда поскакали люди.
Молла При не торопясь рассказал, как он сидел на холме при свете заката, вокруг него паслись овцы, вдруг спустились по холмам в долину двенадцать разбойников, их сердаром была женщина с лицом большим и прекрасным, как луна. В руках она держала богатую саблю и короткое ружье, разбойники были с винтовками и ножами, патронташи обтягивали их груди в несколько рядов. Увидев такую силу, Молла При спрятался за камни.
Разбойники собрали овец и погнали по долине, им приказывала высокая женщина на гнедом коне. Шерсть коня отливала золотом, он плясал под женщиной и весь переливался. Глаза коня и женщины сверкали в пыли, поднятой овцами. Молла При едва не задохнулся, сердце его болело от скорби.
Стадо уходило из долины, копь женщины вспыхнул, как огонь, и поскакал, разбойники — вслед, по один остался, у его седла ослабли подпруги. Молла При вынул свой большой нож и выпрыгнул из-за камней, вскочил на спину разбойничьего коня, ударил разбойника ножом и свалил его на камни, завернул коня и поскакал прочь — скорей привезти начальникам весть о несчастье, преследовать разбойников и наказать их так, чтобы от них остались только свежие кости, разбросанные по долине.
Разбойничий конь под Молла При оказался пестрой масти, ловкий и резвый. Через его холку была продернута веревочка и завязана кольцом: стоило дернуть за это веревочное кольцо, и боль заставит коня лететь быстрее ветра. Молла При дернул за кольцо, конь ахнул и помчался по долине.
Такой скачки Молла При никогда в своей беспокойной жизни не испытывал. Закат падал, холмы подымались и опускались, гетер рвал папаху, копь скакал с холма на холм.
Молла При оглянулся. Женщина на гнедом коне летела за ним, прекрасное ее лицо было в пыли и гневе. Молла При затянул повод, чтобы приостановить своего коня, но копь, одичавший от боли, несся меж холмов.
Охваченный боевой страстью, Молла При прыгнул в пыль с копя на всем скаку. Конь ускакал за холмы…
— А женщина? — спросил пастух ослов.
— Нет, — сказал Молла При, помолчав. — Никакой женщины не было. Если начальники догнали бы мое стадо, я поцеловал бы их стремена.
Ночь близилась к утру.
Тина сидела на постели, в темноте, неодетая. Она не боялась ночи, ни пустой тишины в тополях, что стояла за окном. Она не думала о себе. Она любила так, как любят некоторые женщины, — негромко, всем сердцем, всю жизнь, в своей неслышной любви не зная предела. Она боялась за Андрюшу Кулагина, по верила, что с ним никогда ничего не случится, такой он здоровый, счастливый. А вдруг? Споткнется конь на скаку, вылетит из-за холма басмаческая пуля — и страх потери, страх остаться в жизни одной, когда сердце привыкло любить изо дня в день, заставил женщину выйти на крыльцо, на двор, за калитку.
Тополя стояли строго, провожая ночь, за поселком, обрисованные светом ночи, подымались дальние холмы.
Женщина стояла в одной сорочке, на плечах старая кавалерийская шинель мужа. Грубое сукно кололо плечи и руки, от этого женщине становилось холодно.
Она взошла на мостик, под ногами зазвенел арык. Тополя уводили улицу в обе стороны. Слева, в конце улицы, над пустыней зеленел рассвет. Ни топота копыт, ни конского шума.
На околице медленно светлела пустыня. Рассвет приближался вдоль улицы поверху, по вершинам тополей. Женщина вдруг увидела себя, голые ноги, рукав шинели. Она стояла не двигаясь. На мостике стало светло, тишина была последней, полной, готовой уже уступить первым звукам дня.
Из переулка вышли голоса и смолкли, окруженные тишиной. Женщина ступила в пыль дороги. Кто-то, черный и отчетливый, уходил вдоль улицы. Пыль насыпалась в туфли, женщина подняла ногу, сняла туфлю, вытряхнула и подпрыгнула, удерживаясь на одной ноге.