На дне сверкающих котловин начали попадаться кусты кандума, одетые зелеными веточками. Они упорно росли, не задерживая собой ни ветра, ни песка. Их становилось все больше. Они заполняли ложбины. Легкие, насквозь просвеченные солнцем, заросли их — не выше конской головы — растянулись перед нами.
— Гляди! — прошептал Ораз Нияз и указал рукой.
Мы сбились в кучу. Из-за куста кандума вышла овца и, увидя нас, остановилась. За ней — другая.
Мы смотрели на овец, вытянувшись в седлах.
Солнце лежало на песке среди узорных теней. И мы услышали, как сбоку, над кустами, гнусавый голос закричал:
— Э-э-геть!
Солнечные заросли наполнились шорохом стада. Зеленые веточки упруго всколыхнулись. На длинной гряде показались овцы.
Среди кандумовых кустов по пояс вырос пастух.
Голова его была обвязана платком. Он шел, хромая, и призывно гнусавил.
— Батыр! — сказал Парчагин.
Терьякеш остановился. На лице его, обезображенном пылью, была нечеловеческая усталость.
Стадо вышло из зарослей кандума и потянулось мимо нас.
Месяц скитались мы по пескам, разыскивая кочующие стада и принимая овец. Мы работали под солнцем, в поту и пыли, иногда голодали, спали в байских кибитках, под шелковыми вшивыми одеялами, или на песке, завернувшись в козьи шубы, и курили в усталом молчании у высоких вечерних костров. Были дни, наполненные строгим поскрипыванием седла, и голубые ночи, ветры, бугры за буграми, пустыня. Только солнце, наши тени и мы.
Так прошел месяц с лишним.
Обветренные, грубые, веселые, привыкшие к лишениям, жадные к новостям, мы вернулись к колодцу Шура-кую и лежали на знакомых кошмах, в шалаше, мечтая о близком городе, городских обыденных встречах.
Ораз Нияз готовил нам зеленый чай и обильный плов.
Нас вызвали из шалаша.
Стадо спускалось в котловину. Под голубым небом, по желтому склону россыпью двигались овцы. Даль была легка и прозрачна. Полуденный простор пустыни, сияющий высоким солнцем, волновал и томил, как жажда. Нас окружал мир света, воздуха, горячих красок.
Пастух у колодца играл с двумя псами. Это были знаменитые псы — черный Караджа и белый великан Сакар. Короткошерстные овчарки могучего сложения. Летом тридцатого года, вместе с отборной ставкой каракульских овец, они совершили путешествие из туркменской пустыни на международную выставку — и удостоились медали.
Псы скакали и подымались на дыбы. Черный Караджа казался тенью белого Сакара. Пастух стоял к нам спиной. Он размахивал руками, шатаясь под бурным собачьим натиском. Движения его были порывисты и неуклюжи.
Мы подошли к колодцу.
— Эй! — закричал Парчагин.
Псы, вздрогнув, затихли и медленно, со спокойной угрозой, отошли к бассейну. Постояли. Потом легли в свои ямки и, вытянув морды, стали следить за нами непримиримым взглядом.
— Батыр! — сказал Парчагин и схватил обернувшегося пастуха за плечо.
Батыр Эюб Гуссейн стоял перед Парчагипым, длинный и сутулый. Пальцы его рук дрожали. На нем был брезентовый плащ и бязевая рубаха, опоясанная красным платком. На голове — серая чалма, неумело завязанная. Из-под чалмы торчали большие бледные уши, прежде скрытые тряпьем. Зеленоватая кожа его лица покрылась нездоровым загаром.
— Салам аллейкум, Батыр! — задорно проговорил Парчагин и хлопнул пастуха по правой ладони. — Какой нарядный стал!
Батыр, смутившись, отвернулся.
— А я все собирался о тебе узнать.
Пастух опустил глаза.
— Иолдаш Парча — очень хороший адам!
— Ты что же сегодня — не работаешь?
— В-вахадной!
В голосе Батыра мне послышалось самодовольство.
Парчагин усмехнулся и с веселым удивлением мотнул головой: черт его знает, какие интересные штуковины бывают в жизни! И сразу стал серьезным:
— Терьяк куришь? Или бросил?
— Чуточку курит. Запас кончает, — покровительственно промолвил сзади нас почтенный овцевод Ораз Нияз.
БЕГСТВО С НИЗМЕННОСТИ
— Стадо топает!
Светлана — маленькая женщина с белой кожей и подстриженными волосами — звонко засмеялась и пошла по тротуару, постукивая каблуками. Глаза у нее были зеленоватые, ресницы черные.
— Девчоночка! — прошептал ветеринарный врач, улыбаясь ей вслед, тронул лошадь и выехал на шоссе, за колонию.
Стадо заворачивало из степи на улицу.
Впереди на вороном жеребце ехал зоотехник Волков, за ним с лукавым спокойствием шагали старые козлы и шло, волнуясь, черное и белое стадо.
Светлана остановилась. Волков сидел на коне подбоченившись, в пыли за ним качались папахи пастухов, злые псы жались к их ногам.