— Вот, товарищ Нелюдова, — сказал Кулагин, — ваш телохранитель и новый сторож фермы. Рыскул Батыр Кан, добровольно согласившийся разделить с вами опасность…
— Что можно сделать с одной винтовкой?
— Да, конечно!
Кулагин замолчал, снял шляпу и вытер лицо. Во двор вошел Байкутан; с языка его капала слюна. Он повалился на землю возле Нелюдовой и с недобрым вниманием начал следить за чужими ногами.
— Товарищ Нелюдова, в совхозе ждут бандитов каждую ночь. Все на ногах, сам директор ночует в конюшне. Ни одного лишнего человечка!
— Я понимаю, — сказала Нелюдова и отвернулась.
Кулагин уехал через степь, мимо Конской щели. Рыскул Батыр Кан закрыл ворота. Потом снял с седла свой полосатый хуржум и отнес его в юрту. Нелюдова прислонилась к открытой двери пекарни и закурила.
В пиале с кумысом отражались голубой круг неба и стройный переплет юрты. Нелюдова сидела на белой кошме, расшитой красным орнаментом бараньего рога, и держала пиалу на коленях. Рядом проворный Рыскул завязывал кожаный кумысный мешок, привезенный из совхоза. Темные пальцы Рыскула двигались с уверенной быстротой. Завязанный бурдючок стал похож на голый сытый живот. Рыскул поднял от бурдючка лицо и сверкнул узким глазом.
— Хороший кумыс? Моя баба делала. Совсем молодая, — и похлопал по бурдючку.
— Значит, ты недавно женился?
— Ого! — Рыскул поспешно допил остатки кумыса из нелюдовской чашки и щелкнул языком. — Три месяца. Очень красивая. Раит-кан. У другой девки такого имени нет. Хорошо, да?
— А старая где?
— Старую в колхоз сдал. Она пятилетку делать хочет.
Рыскул заправил за голенище высунувшийся войлочный чулок и искоса, с наивным задором, взглянул на Нелюдову.
— Умная у тебя была первая жена.
— Очень умная, — покорно согласился Рыскул. — Только совсем старая. В колхоз захотела — я держать не могу. Нынче каждая баба свободная. Как в одной песне слова поются: "Жена не варит больше мужу чай — она делает в колхозе кирпичи".
— Откуда ты такие песни знаешь?
— Я все знаю. Я в Алма-Ата был, и в Джаркенте, и в Каркара был. Я сам песни петь умею.
Рыскул поднялся. Упрямое здоровье многих поколений, живших среди трав и солнца, распирало его плечи и грудь. В узком просвете Рыскульих глаз Нелюдовой почудился скрытый блеск лукавства и пренебрежение.
— Какие же ты песни петь умеешь?
— Разные. Меня слепой из Каркары научил.
— Ну, спой! — сказала Нелюдова с усмешкой. — Интересно, что за песни.
Рыскул улыбнулся застенчиво и самодовольно. Достал из хуржума скомканную баранью шкуру, опустился с ней на кошму и скрестил ноги. Лицо его стало неподвижным. Он бережно вынул из шкуры домбру и пальцем провел по жильным ее струнам. Через весь долгий звук двуструнной домбры протянулись жалость и скорбь.
Рыскул проснулся первый. В юрту смотрели сверху две звезды.
Из разорванного внезапно сна возникли ночь, треножник и легкий запах кумыса. За юртой, в ночной тишине, Рыскул почувствовал недоброе. Он встал на колени, осторожно, как ребенка, приподнял с кошмы винтовку и высунул голову наружу.
Прямо против юрты неподвижно стоял Байкутан. Голова казаха почти столкнулась с собачьей мордой. Пес отскочил в сторону и зарычал.
У Рыскула вспотела в руках винтовка. От растерянности и наступившего безмолвия он заерзал сапогами по кошме. Тело его опустело; над ухом зашевелился мускул.
Потом Рыскул рванул мешок, висевший вместо двери, нагнулся и выскочил с оскаленным лицом.
На дворе было пусто. Коровы лежали под звездами. Черная перекладина ворот рассекала Млечный Путь. Холод обвил колени Рыскула и прикоснулся к голому затылку. За юртой залаял Байкутан. Лай его был странный, с высоким горестным подвизгиванием, как у обиженной собаки. Рыскул сосредоточенно прислушался к жалобному лаю, оглянулся вокруг и бросился за юрту.
Карантинный двор был построен у подножия Небесных гор. Двор с четырех сторон был заставлен незатейливыми строениями и забором из тяжелых пластов дерна. Внутри двора находились юрта для пастухов и, рядом с лабораторией, столовая и пекарня под низкой кровлей.
Из-за юрты навстречу Рыскулу выскочил кобель. Он сделал по двору нелепую восьмерку и исчез возле хижины, где спала Нелюдова. Рыскул повернул голову за кобелем и втянул в себя воздух: во дворе пахло дымом.
Дым выползал из дверей пекарни и вырастал в прозрачности ночи. Дверь была обвита дымом, как морозным дыханием.
Горький запах бедствия сдавил горло Рыскулу. Он кинулся к пекарне. Ближайшее окно озарилось вдруг изнутри и стало живым. Ночь отступила и тревожно сомкнулась позади опаленными краями. Рыскул остановился.