На бугре, среди степи, долго стоял всадник. На всаднике белела поярковая шапка с малиновым отворотом; поперек седла лежала винтовка.
Всадник тронул лошадь, спустился с бугра и поехал к ферме.
…Весь день Рыскул пролежал за холмом, ближайшим к ферме с южной стороны.
Сквозь чащу спутанных трав он видел карантинный двор, косо поставленный к речке. Переполненная река зигзагом катилась с крутого подножия, вспениваясь на углах. Край двора чернел обвалами пожара.
Когда солнце, вздрогнув, прикоснулось к хребту, из конюшни вышла женщина, ведя в поводу вороного коня. Конь на ходу опустил шею и задом ударил в воздух. Пес, разыгравшись, пронесся вокруг жеребца и вспрыгнул на забор. Женщина открыла ворота, закинула повод на высокую конскую шею и вскочила в седло. Рыжая голова пригнулась и промелькнула под перекладиной ворот. Жеребец, широко ставя задние ноги, рысью пошел к реке.
У реки было рассыпано стадо. Коровы, не двигаясь, думали в воде, под ними волновались их тени. Конь с женщиной на спине огибал долину. Выйдя из воды, коровы постояли и с величественным спокойствием понесли свои раздутые бока к воротам фермы. Рыскул смотрел на жеребца, коротким галопом идущего над степью, на сытое, яркое стадо, на открытый карантинный двор и остро чувствовал себя покинутым.
Из ущелий надвигалась ночь. На холмы легла прохлада. Рыскул вздохнул и оглянулся. Сзади, ощерившись, грозила небу Конская щель; закат протянул над ней длинные полосы; ржавые скалы сделались черными; птицы летали над их подножием.
На восток, пропадая в буграх, уходила совхозная дорога. Рыскул долго глядел на ее пустынные изгибы и рассеянно дергал бородку. Потом нахмурился и отвернулся.
Хребты полиняли. Очертания ущелий стали неразборчивыми. Последняя корова подошла к воротам и остановилась, вытянув шею.
Нелюдова села на койку и опустила руки. За дверью коровы мерно шлепали помет. В конюшне ржал, тоскуя, жеребец. Байкутан лег поперек открытой двери, почесался и вздохнул. Ночь овладела степью.
Нелюдова сбросила с ноги сапог; потом, помедлив, скинула другой. Сапоги лежали на полу, скрестившись. Два года женщина не видела города. В беспощадных поисках блохи пес головой ударил о косяк. Прошла корова и заслонила на мгновение двор. От подушки пахло сухими шкурами. В дверь заглянула звезда. Можно было всю ночь смотреть на одинокую звезду и думать о городских огнях.
Ночь шла над степью, перемещая звезды. Степь захолодала. Холод коснулся ног Нелюдовой. Подобрать ноги, прижать к лицу ладони и окаменеть, свернувшись. Пастбища, стада, пробирки; тени гор, запах лошади и разогретых трав, ветер из-под солнца, юрты и седло.
Хотя бы один звук! Нелюдова встала с койки, отбросила сапог и не торопясь зажгла свет.
Лампа выпустила жало копоти. Байкутан скромно остановился в дверях. Женщина сжимала руками край стола и смотрела в черное окно.
Тишина.
Женщина отошла от окна, нагнулась и вытащила из-под койки граммофонную трубу.
Кобыла дремала на склоне холма. Трава ночной прохладой охватывала Рыскула. Он надел чапан и опять опустился в траву.
Ферма стояла внизу, черная и тихая. Рыскул смотрел на скупые очертания забора и с ленивой обидой думал о том, зачем он, как камень, лежит на бугре. Разве он обязан сторожить всех тощих и хитрых баб, какие встречаются в жизни? Подумаешь, начальник! Скотский врач! А он, Рыскул Батыр Кан, певец и смельчак, не раз во время козлодрания увозивший на седле славу, лежит в траве, как пес, и не может уйти от чужих ворот. Правильна песнь, что нет больше мужчин, имеющих власть, как прежде, говорить с женщинами. Надо отвезти записку в совхоз (вот только — что эта злая баба могла о нем написать?), попить в своей юрте кумысу и лечь спать с Раит-кан.
Рыскул взволнованно передохнул и стал на колени. Черную стену фермы прорезал огонь.
Единственный среди ночи, он был жалок и неотразим. Рыскул стоял на коленях и смотрел на него не отрываясь.
Ночь склонялась над степью, увлекая к земле Млечный Путь. Высокие травы чернели по пояс. Огонек был неподвижен. Вдруг сзади, за холмом, Рыскул услышал легкое похрапывание — предвестник ржанья. Он оглянулся. Кобыла стояла, вздернув голову и насторожив уши. Светлая голова ее была направлена к ферме. Рыскул взглянул туда же и припал к траве: возле фермы, за углом, он увидал неясное движение, мгновенный блеск, медленно двигающуюся массу.
Нелюдова поставила на стол граммофонный ящик и трубу. Красная труба от пыли и света чахлой лампы казалась розового цвета. На пыльном, продавленном ее теле пересекались царапины. Ящик не вытаскивался из-под голенищ и старых потников со дня открытия фермы.