Когда пыль состязаний осела на зеркальных хаузах, зрители собрались у чайханы Бакэ. Самовары кипели под тихим карагачом. Крона его была похожа на зеленое облако. Зрители пили чай и предавались воспоминаниям.
— Подумайте только, — сказал Бакэ, — пять фунтов геок-чая получил Кака-бай. Пять фунтов! И два шелковых халата… Золотая лошадь!
— Знаменитый копь, — подтвердил завистливый Кули Кама.
— Первый сорт, — сказал Бакэ, ставя на ковер чайники с лиловыми и оранжевыми розами.
— Этот чай — первый сорт?
— Лошадь — первый сорт!
Аллаяр Сапар, задумавшись, сидел в стороне. Кули Кама осторожно тронул председателя за рукав халата.
— Перед скачками я встретил Ходжу Баба Ишана. Он согласен, Аллаяр, продать нам буланую кобылу.
— Нам жеребец нужен! Чистой крови!
— Где пайдешь?
— Дик Аяк.
— Не наш Дик Аяк.
— Купим.
Колхозники взволновались. Дик Аяк! На таком коне действительно можно забыть и отца и мать. Но разве Кака-бай расстанется со своей славой?
— Не продаст! — с горькой убежденностью произнес Кули Кама.
— Будет наш! — уверенно сказал Аллаяр.
— Но, Аллаяр…
— Да!
Колхозники умолкли. К чайхане со своим сыном Додуром подошел Кака-бай.
Бай был весел. Он шел дородный, потный, налитый величием. Полы легкого халата отворачивались у его ног. За ним, презрительный и стройный, покачивался на каблуках Додур. Его белая папаха горделиво плыла вдоль зелени деревьев. Под кителем голубела рубаха, отороченная тесьмой. На плече лежали два призовых халата.
Угодливый Бакэ засеменил им навстречу.
— Салам аллейкум! — с утомленной важностью произнес Кака-бай и опустился на ковер.
— Ва-аллейкум салам! Ва-аллейкум салам!
Тотчас же Кули Кама подсел к Кака-баю.
Замечательных жеребцов видел я в своей жизни, — проникновенным голосом сказал Кули Кама. — Меле-Куша видел, Бек Назар Дора, Эверды Телеке видел. Твой Дик Аяк не уступает лучшим из лучших. Счастье иметь такого жеребца! Я был бы самым гордым человеком на свете, если бы владел только тенью твоего коня.
День блестяще кончался за буграми пустыни. Сады оазиса затягивались вечерней тишиной. Карагач вспыхнул, озаренный закатом.
— Сегодня праздник! — сказал Кака-бай.
— Да, Первое мая.
— Сегодня мой праздник! Бакэ, сделай плов на всех! — Кака-бай обвел рукой присутствующих. — Ради Дик Аяка ничего не жаль. Режь барана!
Стук копыт послышался за карагачом. Под веткою проплыло желтое пятно. Звякнул железный кол аркана. Раздался голос: «Стой, Дик Аяк!» — и юный колхозник Кули Тач закричал:
— Да здравствует Нур Айли!
Вошел чапарман.
Горб его почти не был заметен. Только впалая грудь и запрокинутая назад голова создавали впечатление изломанности. Широкие плечи были приподняты. Лицо — с такою законченностью линий, что казалось нарисованным.
Желтый платок стягивал голову. От платка и зеленой рубахи ложились на лицо голубоватые отсветы.
Чапарман поздоровался с колхозниками. Кули Кама сказал:
— Счастлива женщина, родившая героя!
— Спасибо. И Дик Аяк говорит всем «спасибо»!.. Он в полной исправности, хозяин. У него чистое дыхание.
Кака-бай пододвинул к Нур Айли свою пиалу с чаем. То же сделал председатель колхоза Аллаяр Сапар.
— Бакэ, чаю! — сказал Нур Айли и, поколебавшись, поднес к губам пиалу Кака-бая.
Кака-бай удовлетворенно прикрыл глаза, потом протянул руку, взял, не глядя, один из призовых халатов и бросил его на плечо чапармана.
Колхозники переглянулись. Бакэ прибежал с чайником. Кули Кама осторожно погладил свою худую бороденку.
— Хозяину такого коня, мудрому хозяину такого чапармана трудно не завидовать!
Кули Кама умел говорить приятные слова. Он льстил бескорыстно. Кака-бай покачивал головой, убаюканный этой сладчайшей музыкой. Аллаяр Сапар отсел с Нур Айли в сторону, осмотрел дарственный халат, ощупал голенища легких сапог тренера, повертел осеребренную рукоять его камчи и начал беседу.
Утро на колодце. В солнечной тишине скрин колодезного блока. Тени кибиток. Красные платья женщин.
Жены прилежно работали над конскими украшениями, когда из кибитки вышел сонный Кака-бай и зевнул.
— Чаю!
Легкая Ак Сона скользнула за чайником. Анна Джемал, сухая и ревнивая старуха, гордая положением матери единственного сына, поднялась навстречу Кака-баю. Обильное серебро свисало поверх ее грязной рубахи. Знаки прочного доверия — ключи от всех сундуков — неутомительно позвякивали. Взгляд старухи был боязлив и горяч.