— Надо тебе на некоторое время смыться из Баку, пусть пехота успокоится, — сказал Стрельцов пришедшему Козорезову.
— Хорошо. Смоюсь. Куда?
— Ты был студентом на агрономическом?
— Был. В Саратове.
— Назначим тебя агрономом. У нас хозяйство образуется. Военморам приварок нужен. Война кончилась, сами кормиться будем. Завтра придет Пашка Резников — познакомлю. Черноморец, твое начальство. Энергичный, черт! Вместе поедете в Дербент, красные помещики. Я к вам тоже приеду потом. Будем у костра ночами поззы писать.
Стрельцов сел на пол разбирать тюк с агитационной литературой. Козорезов любил книги. Охотно помогая другу, он задумчиво рассказал:
— В Армянском Базаре в доме, где мы остановились, по всему полу была рассыпана энциклопедия. Махновец первый оторвал клочок, закурил — перед тем, как идти на расстрел. В лист из энциклопедии ординарец комбрига завернул на дорогу смалец. Мы поспорили: рвать или не рвать? И, чтобы не замерзнуть, обернули ноги.
Среди брошюр Козорезов увидел книжечку, в которой не было ничего агитационного. В каком-то кооперативе издали полсотни страниц — о древнем колокольном звоне, о дворянине, изгнанном революцией из усадьбы, о смертельном, которое манит, о волчьих следах…
Это была первая книга о революции, попавшая в их руки, написанная после революции.
Друзья читали до самого вечера, до зеленых звезд.
Заперев политотдел, они спустились по широкой горбатой улице, мимо ворот Старой Крепости, к морю. Дул норд — северный ветер. Они сели на гранитном берегу и задумались о жизни. Жизнь была всякая, большая и бедная, вспоминалась легко.
За их спиной шумно и звонко стоял вечерний город, по бокам расстилался тихо — в огнях — вдоль берега бухты. Город был родной с юных лет — и далекий, незнакомый, как новая книга.
Норд свистел над крышами.
Бледным, пыльным утром Козорезов вошел в политотдел, когда красный, волосатый кулак опустился на зеленое сукно и, сдерживая взволнованную грудь, Павел Резников спросил:
— Этим вот рукам — тоже верить нельзя?
Он шевельнул плечом, повернул кулак, раскрыл руку. Как вековые кургапы из смуглой степи, каменные мозоли выперли из ладони. Тяжелыми пальцами он придавил жалкий стол, вокруг которого сидели военные моряки.
— Кулаку твоему действительно верить можно, — с ехидным уважением проговорил короткий моряк. — А голове?
— Голова не кулак, на стол не положишь, — смешливо сказал другой.
Павел Резников отступил на шаг, с мгновенной медлительностью провел рукой над головой — квадратный могучий лоб его засверкал открытым торжеством.
— Лобаст! — упоенно закричал восторженный матросик.
— Богат чердаком!
— Так я полагаю… — сурово начал короткий.
— Пусть хозяйствует! — отмахнулись моряки, радостно побежденные.
Стрельцов представил Козорезова Резникову, дал им прочитать приказ начальника морских сил, что агрономом Каспийского военного флота назначается военмор Петр Козорезов.
Это звучит странно, но великие годы начала революции, гражданской войны, раннего социализма обильны такими живыми странностями, о каких и не снилось дореволюционным поколениям.
В мае тысяча девятьсот двадцать первого года Павел Резников, Петр Козорезов и два военмора спрыгнули с поезда перед Дербентом, на разъезде Араблинском, постояли у открытого моря и теплыми песками пошли искать усадьбу и землю.
Они нашли брошенное поместье: сад, виноградник, поливные угодья и двухэтажный дом у самого зеленого моря. В саду — постройки, бывшие промысловые.
— Наше добро! — сказал Павел Резников.
Военморы долго валялись в рослой прохладной траве забытого сада: знакомый необычайный запах земли тревожно радовал их, и мечталось без слов, солнечно, просто.
Землю нашли. Упродкаспфлот дал Резникову бочки с постным маслом и вином, муку и пшено, десяток лопат и полсотни военморов — братишек отчаянной жизни. Живой и мертвый инвентарь они должны были добыть сами.
Военморы стали его добывать. Властные мечты Павла Резникова начали облекаться упругой плотью.
Путь Артюшки Арбелова растянулся на шесть суток — в стране была разруха.
Первые дни Артюшка сидел на полу теплушки под мордами лошадей и, свесив ноги, распевал во все горло, под строгий ритм колес, всякую похабель. На станциях он ходил брать начальников станции на господа бога. Артюшка был волосат. Черные волосы росли у него на руках, на ногах, на спине и слегка порыжевшим курчавым треугольником заполняли вырез форменки. Обилие волос, лихой вид и простреленный глаз служили сильным средством воздействия. Зато бродячие девушки, подсаженные в теплушку ночью и соблазненные сенным уютом, утром обязательно покидали Артюшку.