— Даешь!
Давали — до семнадцати лет.
Потом я — один! — отправился в мир, кишащий новизной событий и рваными людьми — зачарованными, разочарованными, паскудно праведными паскудами.
Было голодно, чечевично, пулеметно, великолепно. Молодость спешно целовалась в придорожных сортирах, в тифозных бараках поэты бредили новыми стихами. Буднями были битвы. Революции не хватало сапог, бязи, коней. Сильные люди мечтали о чистых портянках — долгий пот разъел ступни ног. В бой шли за баню, мировую революцию ожидали на днях.
Все было просто и ясно".
Козорезов захотел тишины. Он спустился со второго этажа, пошел по берегу моря. Какая легкость простора! Величие волны и ночи тянуло вдаль, в бесконечность.
Он разделся, вошел в море; ныряя под волну, радуясь своему молодому, сильному телу, плыл все дальше и дальше, пока к нему не вернулось спокойствие.
Повернув обратно, Козорезов не увидел земли. Он плыл вместе с черной волной. Долго плыл.
Берега не было.
Козорезов устал и перевернулся на спину; отдыхая, лежал неподвижно, стараясь определить по звездам: где же берег? Волны несли его. "На сушу или в море! В волнах умру?"
Козорезову стало холодно; согреваясь, он энергично поплыл. Долго плыл.
Ни огня, ни земли.
И вдруг услышал: впереди — прибой. Огромная волна подхватила его — и выбросила на песок.
Козорезов выполз на берег, лежал без сил, тяжело дышал. Отдышавшись, увидел огни. "Хозяйство ты мое, мое хозяйство!" — с нежностью подумал он.
Теплая, темная ночь. Дружелюбно, однообразно шумит море.
Козорезов торопливо пошел на огни, опасаясь встречи с Андреем Котовым. Мокрое тело дрожало; он трусцой побежал по берегу — искать свою одежду.
Резников вернулся с идеей переселения хозяйства.
— Так хозяевать, лучше не хозяевать! — говорил он. — Нет у нас ни помещений, ни доброй земли. Ерунда на свежем воздухе! Сидим у моря и сажаем капусту, а зимой, конечно, перемерзнем здесь, как сучки. Отвезешь рапорт Стрельцову, — обратился он к Петру Козорезову, — надо перетаскивать хозяйство. Не черта здесь поливать песок да девок портить!
Козорезов был рад хоть неделю пожить в Баку, хотелось гоголем пройтись по бульвару, посмотреть на ярких бакинских женщин, — ему недавно исполнился двадцать один год.
Поехали втроем: Петр Козорезов, невольный убийца Андрей Котов и ловкий, бесстыдный, как обезьяна, Женька Ларский. Поздно вечером они залезли на крышу теплушки.
Глазам было мягко, полуночно; телу неудобно, но привычно. Живо проносились свежие звуки: ударный, тревожный звон буферов, стон усталых теплушек, паровозный дых и посвист.
С болью дернулись, тронулись, встали; дернулись, закачались, пошли; паровоз взвыл, дернулись на ходу, замелькало белое, черное; убыстряясь, покатились в ночь, в дымный ветер, в безглазье: ни огня.
Поехали.
Расписание было со станции отправления, далее — в безответном пути — состав следовал с переменным успехом от смутных развалин одной станции до неспаленной другой.
Поезд несся в ночном пространстве, очарованный, одинокий, или мерзко, жадно тащился, как вошь по мокрому брюху. Мужество в терпении. За четыре года гражданской войны Петр Козорезов познал эту истину сполна. Он стал вынослив, неутомимо терпелив в мелочах голого, нагольного, наглого бытия — в голоде, холоде, вшах — и в главном — предсмертном.
Знание спасает; знание питает день, ночь делает удачей, жизнь прочной. Теплушки надо знать.
Военморы отлично выспались под звездами и паровозной гарью, к утру замерзли и перекочевали в теплушку, выбросив оттуда двух бородатых мешочников.
Маленький, юркий Женька тотчас пристроился возле ехавших женщин.
— Я без бабьей ласки жить не могу, у меня отупение сердца происходит, — говорил Женька, и бабы ласково теснились, давая место возле себя веселому матросу.
Втиснувшись, Женька раскинул руки, обнял сидевших рядом и громко заговорил, привлекая внимание:
— Здорово я раз на войне испугался!
— На войне только и делаешь, что пугаешься, — издали отозвался Андрей Котов. — Кончилась война, Женька!
— Кончилась!.. Война никогда не кончается. Передышка!..
— Рассказывай! — закричали женщины.
— Дежурил я ночью в штабе, прилег в полночь на скамейке…
— Такому дежурному кусок мяса отрезать и свиньям отдать, — снова вмешался Котов.
— Дежурному позволено спать пять часов в сутки в полной амуниции, ничего с себя не снимая.
— Ладно, ври дальше.