— Прилег я на скамейке, только чуть ремень распустил. Вдруг — конный с береговой заставы; докладывает, слышны голоса с моря.
— Почудилось?
— Нет, не почудилось, а ясно, говорит, слышен подозрительный крик. Я послал ординарца Петьку Шапошникова с донесением к комиссару, потому что по бригаде приказ был: командира полагать сломавшим на разведке ногу, на домашнем лечении, в отпуску. И в журнал записал, что ровно в двенадцать часов ночи был слышен с моря, у песчаной косы, ночной крик.
— Писарь!..
— Поди ты знаешь куда! Записал в журнал, а в это время подскакал другой конный, с заставы; слышен, говорит, открытый крик в ста шагах, — наверное, врангелевский десант с моря. А ночь черная, не видно ни хрена!
— Врать ты мастер, Женька! За это тебя и дежурным по штабу назначили, хоть ты и был наипростейший ординарец!
— Завидуешь?
— Я, братишка, на своем веку все видал и перевидал. На войне разных людей очень много, а завидовать некому: позавидуешь человеку, а его и в живых уже нет, и белого тела не разыщешь.
— Смерть — дело житейское; жизнь не возлюбленная, можно и расстаться.
— Ну, ври дальше.
— Прибежал комиссар, вызвал пулеметную команду на тачанках и команду конных разведчиков. Поскакали к Черному морю. Остался во всем штабе я один, и спать мне уже не хочется. Проверил свой наган, вышел на крыльцо, стою, слушаю: море шумит, и больше ничего. И вдруг с моря крик, осторожно кто-то кого-то зовет. Я за наган — и к телефону. Звонить, а куда? кому? Ничего не известно! Будут потом надо мной смеяться, — скажут, струсил — первый раз в штабе, и в штаны наложил!
— Должен был испугаться, для этого тебя и держали на передовом фронте, чтобы пугался, смотрел бы зорче. Бреши дальше.
— Позвонил я в бригадную пекарню. "Как, спрашиваю, не спите?" — "Нет, отвечают, у нас тесто подходит". Я опять вышел из штаба, в штабе мне одному не сидится. Слышу, скачут.
— Кто?!
— Не знаю.
— Ну?!
— Не доскакали до крыльца, остановились. И сделалась тишина. Слышу я — с моря опять ночной крик! Тревожно кто-то кого-то кличет. А те, в темноте, засмеялись — и поехали. Я как закричу не своим голосом: "Кто?!" А комиссар из темноты отвечает: "Гуси!"
— Чего?..
— Гуси перелетные на косе кричали!
В теплушке засмеялись, заговорили, наперебой вспоминая веселые случаи.
Козорезов познакомился с настоящей, застенчивой девушкой. Она скромно прижималась к стенке, густо краснела от крепких матросских шуток.
Козорезов присел рядом — ловкий, стройный, лицо в угрях. Девушка отвечала робко, потом осмелела, некрасивое лицо ее оживилось. Козорезов отгонял от нее своих озорных друзей, угощал припасенным в хозяйстве харчем, и ему самому нравились его заботы о ней.
Утром следующего дня прибыли на станцию Худат.
Босой, голый по пояс, Котов выпрыгнул из теплушки. Умываясь и держа воду в своих больших ладонях, он сперва осторожно дул на нее, потом с силою плескал себе в лицо. Так он привык умываться с юности.
На правой ноге Котова не было трех пальцев; через всю голову белел ровный, старательный шрам; на гладкой спине был розовый след от раны, похожий на расплясавшегося медведя; под ним синел хорошо вымуштрованный конь, бьющий задом; под конем — орел.
Сзади к Котову подошел моряк в полосатой тельняшке, очень белобровый, и неуверенно спросил:
— Андрюша?
— Андрей Митрофанович! — строго ответил Котов не оборачиваясь и продолжал с удовольствием умываться.
— Буйвол!
— А твое какое собачье дело?
— Родных друзей не узнаешь?
Котов медленно обернулся, внимательно осмотрел ботинки незнакомца, его черный клеш, форменку, бушлат, толстую смуглую шею — и недоверчиво поднял глаза к широкому, грубому лицу. Лицо улыбалось. Котов деловито и равнодушно спросил:
— Что улыбаешься? Давно голодаешь, что ли?
Незнакомец удивился, нахмурился, перестал улыбаться. Он осмотрел Котова с его бритой головы до босых ног, укоризненно покачал головой и сказал:
— Андрей, перестань, браток, притворяться! Память у тебя на друзей, как видно, очень дырявая, с ветерком.
Вспомни: степь, колодец — Артюша Арбелов и я, Мартын Веточка.
Котов выпрямился, твердо встал на голые пятки и откинул голову.
Паровоз дал гудок, вдоль длинного состава теплушек прошла, замирая, дрожь первого движения; буфера звонко запели, и поезд тронулся, словно через силу.
Лицо Котова стало бессмысленным от восторга. Он схватил Мартына Веточку за руку.
— Вот радости-то, господи!
Состав спокойно двигался мимо них. Моряки побежали к большой теплушке. Котов на бегу кричал во все горло бессмыслицу, хохотал. Он прыгнул первый и животом упал на пол теплушки. Его втащили. За ним втащили и Мартына Веточку.