— Нас Деникин рыбой кормил, на Волге, — произнес веселый Женька. — Бил с аэроплана огурцами, — рыбы глушепой до черта! Улетит, — сразу на шлюпки, собирать, пока щуки не очнулись.
— На Волге, против Самары, я жил летом в восемнадцатом году, — заговорил Стрельцов. — Ловил рыбу и писал в шалаше стихи о вечной любви. В Самаре тем летом расстреливали больных проституток, чтоб не заражали революцию. На заре вижу: плывет женщина, а за ней длинные волосы. Я и вытащил ее за волосы к моему шалашу. Она очнулась. Таких женщин я никогда не видел: глаза как серые камни, тело строгое, грудь легкая, круглая. Лежала она навзничь, как распятая, смотрела в небо над Волгой и молчала. Я тут же, у ее открытых ног, написал о ней стихи и склонился поцеловать ей колено. А она подняла мою голову и устало спросила: "А деньги есть у вас, молодой человек?"
Громкий хохот покрыл слова Александра Стрельцова.
В контору шумно ворвался Артюшка Арбелов и подошел к сапожнику:
— Поёшь, дратва?
— Пою, медведь.
— Я тебе дам медведя, черт худозадый! Ноги я промочил к чертовой матери. Двадцать пять лет с коровами не возился, могу еще столько же. Один помет, молока и не видно!
— Какое же молоко зимой? Специалист! — засмеялся Новокшонов. — Сапоги твои к завтрему готовы не будут.
— Это почему же?
— Ругаешься.
— Я в чем же ходить буду? Грязь страшенная!
— Извинись передо мной, как перед рабочим человеком.
— А в морду хочешь? Сволочь тонконогая!
— Сапоги твои к завтрему не поспеют.
— Зараза!.. Извиняюсь.
Григорий Новокшонов протянул Артюшке сапоги.
— Готовы?!
— В полдень сделаны.
— Хорошие сапоги стачал, старый хрен!
— Я свое дело знаю.
— Твое дело при всех режимах — шило да дратва!
Артюшка надел сапоги, прошелся чечеткой мимо Резникова и Сереги делопроизводителя, сидевших со счетами за малым столом, потом подошел к военморам.
— У Таврических целинных степей, — рассказывал Петр Козорезов, — на глазах у скифских каменных баб и древних курганов раскинулся заповедник ученого помещика Фальцфейна. Из всех стран света ему привозили диких животных: лошадей, бизонов, зубров, лам, антилоп, страусов; они бродили в степи за высокой проволочной оградой. Война сорвала ограду, но животные продолжали жить на привычных местах. Комбриг послал меня с секретным пакетом. Я засунул пакет за голенище, сел на коня, поехал — и встретил страуса. Он подошел к коню, с любопытством оглядел, вырвал из-за голенища белый пакет и проглотил — страусы любят все блестящее. Я снял винтовку и погнал страуса в штаб полка. Там посмеялись. Начальник штаба приказал дать страусу рвотное или слабительное, или то и другое вместе, но врач сказал, что поздно, желудок страуса все переваривает, он уже переварил пакет. Я оставил страуса под наблюдением при штабе и вернулся к комбригу, доложил о происшествии. Меня разжаловали в кашевары. Но в кашеварах я пробыл недолго: меня едва не избили котелками бойцы, — не у каждого бойца желудок страуса!
Легкий смешок прошел среди военморов.
— "Ой калина, ой малина, ворона коня купила…" — вполголоса пел Новокшонов.
— У Серафима Бабкина язва в желудке. Рентген показал, какая-то штуковина, на аэроплан похожа, — сказал Женька.
— У нашего капитана Чеботарева на броненосце "Воля России" тоже была язва — пил здорово. Броненосец сам строил, сам спустил, сам плавал — и затопил! Всю корабельную казну поделил на всю братву — гуляли в Новороссийске! А себе взял только икону.
— Вот и доплыли мы до твердой земли!
Павел Резников встал из-за стола.
— Ну, братишки, спать пора!
Окно зазвенело, в стол, у локтя Марфуши, вонзилась пуля. Вторая пуля попала в Маруську; она закричала и вцепилась в ногу. Резников схватил лампу, поставил под стол.
Бандиты!
Каждый знал свое место и дело.
Здоровые, сбитые гражданской войной, кровавой удалью искалеченные, военморы расхватали со стен винтовки и гранаты.
— Пулемет на террасу, Петр! — скомандовал Павел Резников. — Котов, в казарму, буди братву! Александр, Маруська ранена, займись!
— Ой, нога! — стонала Маруська.
Козорезов и Артюшка Арбелов покатили пулемет.
— Артюшка не умеет стрелять, у него одного глаза нет! — бросился за ними Женька.
— Винтовку возьми! — крикнул ему вдогонку Резников, схватил гранаты и выбежал на террасу.
— Погибли мы, Марфа Антиповна, — дрожащим голосом сказал Серега из-под стола. — Зачем я только сюда на службу поступил!
— Не могу я больше! — причитала Маруська, дрожа и плача. — Больно! Боюсь! Всех убьют, снасильничают!