— То-то тебе привыкать! — зло отозвался с пола Серега.
— Пошел ты, чернильная задница, — толкнула его Маруська.
Серега снизу осторожно выглянул в окно и прошептал:
— Спасайтесь, братишечки, под частоколом стреляют!
— Тихий ты человек, работящий, но сволочь, — раздельно сказала Маруська. — Надраить бы тебе!
За окном, под ветром, на голых сучьях качалась ночь. Кругом был черный лес, пустыня снежных гор и неизвестность. Бандиты стреляли из леса.
— С винтовками на частокол! — приказал Резников.
Военморы рассыпались. Строчил пулемет, стреляли винтовки, военморы были в своей стихии, соленой рослой жизни своей не жалели. Нормальный бой!
Резников оставил у пулемета Козорезова и послал Артюшку и Женьку на хутор за помощью.
— Прорвитесь, братцы, — болота не забудьте, пропадете в такую темень. Строчи, Петр, поливай, отвлекай внимание.
Козорезов дал очередь.
Военморы держались стойко, отбиваясь винтовками и гранатами всю ночь. Под утро раздался сильный винтовочный залп — и стихло.
— Братцы, наши! — крикнул кто-то. — Мужики!
— Отворяй!
— Пулемет за ворота! — перекрывая крики, заорал Резников.
Хуторяне с Женькой и Артюшкой ударили бандитам в спину. Бандиты смешались, стали отходить, преследуемые выскочившими за ворота военморами.
Бой был кончен.
Женька и Артюшка, с ног до головы залепленные грязью, были невредимы.
Близилась весна, снег и небо голубели. Военморы плохо кормились, берегли для лошадей овес, ячмень, жмых. Им надоело подголодывать, хозяйственно мечтать о весне, вечерние беседы стали резкими.
Почти каждый день Павел Резников ездил верхом на хутор, разговаривал о посеве с бородатыми знатоками земли. У моряков были сеялки, но мало семян, были лошади, но не хватало плугов. Надо было договариваться, хитро, яростно спорить, меняя живой инвентарь на мертвый, мертвый — на живой.
Марфа Стрельцова умела ловко спорить с мнительными хуторянами. Она была на восьмом месяце беременности, но стройно сидела в седле, лишнего не говорила, с полуслова чуяла скрытые страсти мужиков.
Хуторяне с тяжелым уважением посматривали на ее приподнятый живот. Они завидовали морякам, пришедшим из неведомых морей на жирную свободную землю, и Марфа Стрельцова, не обижая их стародавних завистливых чувств, почтительно пользовалась ими. Она изобрела новый вид аренды: право заарендовать на год не использованную в первую весну землю будет иметь лишь тот, кто поможет семенами, плугами, тягловой силой.
— Це дило треба разжуваты! — опасливо говорили хуторяне: всякая новизна казалась им сомнительной, если она немедленно не приносила старых выгод.
Но матросские гладкие земли расстилались рядом с хуторскими, были зримо заманчивы. Мужики туго думали, жаловались на товарища Марфушку, угощали ее толстыми пирогами, по подмаслить не могли: самогон Марфуша не пила, лептами и бусами не интересовалась, а длинные яркие рушники на пеленки, по ее наущению, приобретал Александр; он лечил мужиков бесплатно, а за лекарство брал натурой.
Павел Резников учился на бедствиях хозяйства. Он ценил и берег настоящих рабочих — кузнеца, сапожника, делопроизводителя; поцеловавшись, расстался с теми, кто осенью ходил на бандитский черный лес с одной гранатой в руке, но весной засыпал, обнявшись с плугом, в первой же борозде. Слабые уходили сами с первым теплом.
Весна вздыхала под снегом, близилась. Каждый день прибавлял забот, и Павел Резников назначил Александра Стрельцова своим помощником; надо было объездить матросские земли, удобные и неудобные, проверить, оценить, — один Петр Козорезов не справлялся, ездить по весне тяжко.
Весна открывала землю, все становилось просторным. Сквозь голые леса голубело небо, дальние горы синели на нем.
Козорезов часто останавливал коня, дышал прелыми, прохладными запахами, забывал себя, чуял близость далей, казался самому себе великим, легким, способным на все. Гражданская война, тифы, катастрофы, а он остался жив! Жизнь казалась подарком, ему хотелось узнать ее сполна.
— Ого-го, даешь! — подымаясь на стременах, кричал он далям, глупый, счастливый.
— Не бреши! — однажды отозвался ему мягкий строгий голос.
Александр Стрельцов выехал из лесочка. Друзья спешились, присели на теплой опушке. Сквозь влажную прель остро пробивалась первая травка. Любуясь ею, Стрельцов почтительно сказал:
— Нежность, сила!
— Трава.
— Жизнь! Смотри, как точно сделано, ничего лишнего, — вековой отбор. — Стрельцов лег навзничь, курносым носом в голубое небо. — И искусство есть совершенство отбора. Отборное слово — сила, вечность. Все приблизительное смертно. Природа не терпит приблизительного, оно гибнет. — Он забормотал невнятное, слагая стихи. — Смерти в природе больше жизни, но жизнь бесконечна. Диалектика! — неожиданно закончил он.