— Выписывайте! — отчаянным голосом произнес заместитель. — Она здоровая?
— Пригожа, кровь с молоком, вся играет, всем вам носы утрет!
— По штату не положено, — уныло заметил Артыков. — Но все равно пусть едет, пусть носы утирает, пусть играет своею кровью с молоком, нам всякие нужны.
— Два типа у крыльца ждут, — улыбаясь, сказал бухгалтер. — Впустить?
— Почему типы, а не товарищи? — сказал заместитель. — Надо выбирать выражения, Лука Максимович.
— Эй, товарищи типы! — весело вскричал Самосад, оборачиваясь. — Шастайте сюда, начальство зовет!
Первым вошел рослый, ладный мужчина с непримиримо красивым, отчетливым лицом; голова его была небрежно, украсно, туго обвязана расписным украинским полотенцем; полосатая ветхая тельняшка; штаны заношенные, задрипанные; на одной ноге — лакированная туфля, на другой — блестящая узконосая галоша. За красавцем спокойно и крепко, как истукан, шел низкий, до предела плотный, каменный человек; на нем белела рубаха без пояса, солдатские штаны с завязками; ноги босые, в лаптях.
— Мы не типы, а прототипы! — Красавец кивнул всем, произнес густым, убедительным голосом: — Я — Виктор Ромэнович Табунов. Мой приятель — Ванька-Встанька! Прошу любить и жаловать.
— Ваше настоящее имя? — оживившись, спросил заместитель.
— Зевс Венерович Негименей-Аполлонский!
— Так вот, товарищ Липа…
— Пардон, Виктор Ромэнович Табунов! Вам нужны специалисты. Один заменяю четверых!
Табунов засунул ладонь за тельняшку, достал бумажки и, разгладив их, разложил на столе заместителя. Питерский, не касаясь бумажек, с увлечением прочитал вслух:
— "Инженер-электрик!.. инженер-строитель!.. инженер-заготовитель!.. инженер-организатор!.." Еще есть?
— Новыми возможностями пока ограничен.
— Липа.
— Первичность впечатлений классики марксизма истиной не считали.
— Простое удостоверение личности имеется, Виктор Липович?
— Виктор Ромэнович! Пардон. Простое удостоверение? В настоящем времени? Банально. Не держу.
— Ну хотя бы метрика?
— Милорды, рано нам впадать в детство! Как это?.. О милая, милая пора детства, вспомнишь тебя и…ать хочется! Сколько проникновенности! Нет, сеньоры, моя метрика осталась у родного отца.
— А где остался родной отец?
— Ушел за горизонт, как говорили древние египтяне. Скончался. От переутомления, устал слушать нас — строителей будущего.
— Что умеете делать, Виктор Романович?
— Виктор Ромэнович! Во французском языке акцент, то есть ударение, — на последнем слоге… La plus grande des immoralites, подлость — браться за дело, которое не умеешь делать, — мысль Наполеона. В предлагаемых обстоятельствах — редкая эпоха и редкое население — могу быть директором. Или заместителем.
— Опоздали. Занято.
— Жаль. Могу быть консультантом по всем современным проблемам, которые представляются смутными, — могу служить вашим, так сказать, сверхинтеллектом.
— На конюшню зачислить, — сказал директор.
— Согласны, Виктор Ромэнович?
— Ведать верблюдами, — сказал директор.
— Верблюд — предмет величественный. Пожалуйста.
— А ваш приятель?
— Ванька-Встанька неотделим от меня: базис, я — надстройка!
— Верблюды у нас обезлюдели, — скорбно произнес Артыков, — бродят, страдальцы, беспризорно, как звери!
— Отныне они будут ходить стройными колоннами, с пламенным плакатом: "Все — верблюдам", — сказал Табунов, дружелюбно махнул нам рукой и с достоинством, опираясь на плечо Ваньки-Встаньки, вышел в смежную комнату, где в скупых страстях томилась, тучнея, бухгалтерия.
Сильная весна. Обширный двор… Острая луна. Крупный пес на цепи. За тополями — лунная пустыня.
В теплой тени дувала, на бревне, сидели хозяйка двора и экономист Ель. Беседа была простосердечной.
У хозяйки — лицо крепкое, не первой красоты; сложена заманчиво, выпукло, стройно. Ель невзрачен, одухотворен избытком воспоминаний, счастьем светлого вечера — вдвоем с веселой женщиной.
Надия Вороная сказала, положив твердую ладонь на плечо экономиста:
— Жизнь люблю, ой вкусна жизнь! А вы, Валентин Валентинович, женщин любили? Удачно или как?
— Концы неудачны.
— Много было концов?
— Большой любви четыре.
— А любовей всяких, мелочных?
— Влюбчив. Женщины меня волнуют, но времени нет.
— Видимо-невидимо поразвели детишек, да?
— Ни одной жены не получилось. Одинок.
— Беда!
— Невезучий. В первый раз — с трамвая слетел, во второй — с моста, из-за овец, в третий раз — взорвался, в четвертый — чуть не отдал душу богу из-за кинозвезды.