Ничто так не сближает людей, как путешествие в седле через пустыню.
Впереди ехали Семен Чик и Валентин Ель, за ними — Александра Самосад и Артык Артыков — на вороном жеребцующем великолепии, сзади — Виктор Табунов и Кара Камбаров. Путешествие было легким, вдоль железной дороги, до станции Сарыджа; от этой станционочки — в тишину полных песков, до колодцев Геокча.
В незрелом хозяйстве раннего социализма было три отменных седла (одно — Кабиносова, зоотехника), все прочее — срам и страдание. Александра Максимовна Самосад и Артыков сидели на директорских завидных седлах, Чик — на мешке с шерстью, Табунов и Камбаров — на потниках и кошмах; путлища стремян были скреплены ремнями. Под маленького Еля бережная Надия Вороная приладила было свое лоскутное семейное одеяло, но старый опытный страдалец Ель сразу сполз с дивного дырявого одеяла — сполз так застенчиво, безобидно, покорно, что даже лошади удивились. Надию Вороную осенило бесстрашие; она приказала, не дрогнув:
— Валентин Валентинович, сидайте на ишака Константина Кондратьевича, я в ответе!
Ель сел в ладное ослиное седелко и — блаженный — выехал в пустыню на великорослом Жан-Жаке.
Для наблюдательного глаза пустыня — зрелище бесконечное. Чик не наблюдал, он знал пески (как я — поэтичную пластичную прозу) и ехал, посвистывая, радуясь озорной жизни. Пожилому здоровяку все казалось смешным. Напрасно Ель старался направить насмешливую мысль Чика на полезное, предметное, познавательное; деловой беседы не получилось: Чик был увлечен критическим человековедением.
— Вы, Валентин Валентинович, человек никудышный…
— Неудачник, я знаю.
— Человек никчемный для басмачей, мазуриков, баб лихих, для директора нашего Артыка Артыковича, для всяких термитов и скорпионов государственных, а для меня — уважаемая модель. Константин Кондратьевич Кабиносов при стаде, как пастух, живет — так он ученый спец с дипломом и совестью; Виктор Ромэнович сквозь по пескам, як кулан, сигает — так он человек вездесущий, пытливый; а вы на Жан-Жаке, не стыдясь, красуетесь и предовольны — вы человек рабочий, пролетарий пустынь: гордость у вас не личная, отличная гордость — для пользы дела вам себя не жаль.
— Не надо хвалить меня, Семен Агафонович, не за что.
— Я не хвалю и не хаю. Овцам заводят ушные метки, а я ставлю пометку каждому человеку: годен для социализма — или ему неприятель! Вы думаете: Семен Чик — незаменимый проводник по бесследным пескам. Нет, ошибаетесь: Чик — проводник социализма на окраине своей родины Туркмении!
Вторая пара верхоконных беседовала о любви.
Артык Артыков сказал:
— Александра Максимовна, я хочу говорить с вами официально.
— Держите подальше своего жеребца, мой иомуд бесится!
— Я знаю старый туркменский обычай, я не могу открывать женщине все свое сердце.
— Открывайте кому-нибудь другому!
— Я не бедняк, не подпасок, пусть моя красивая молодуха жена…
— Сколько жен у вас, Артык Артыкович?
— Было три, сейчас — в силу партийной дисциплины — ни одной.
— Продолжайте в том же духе!
— Мой дед и отец были чарвадары, их овцы достались моему старшему брату, он сделал драп в Афганистан, я отрекся от него, в Каракумах остался один колодец, Артыккую, призовой жеребец ахалтекинец, триста каракулевых шкурок — первый сорт, сур и цветные — Ширази, камбар, два десятка текинских ковров, четыре верблюда, отара сараджи…
— Когда будут раскулачивать вас, Артык Артыкович, скажите мне, пожалуйста, очень интересно, я никогда не видела, как раскулачивают.
Третья пара верхоконных беседовала об умном и глупом в советской жизни. Табунов сказал:
— Меня удивляет сила простого человека. Когда невидный человечек перестает думать о деньгах, он становится великаном.
— Великан со слабостями! — убежденно ответил Камбаров.
— Великаны обязаны развиваться, если не хотят отмереть.
— Я навьючен слабостями, — насмешливо сказал Камбаров. — Они оскорбляют меня, паршивые!
— А я не боюсь. На сцену будущего без "нахалина" выходить нельзя.
— Не понимаю, — смущенно сказал Камбаров. — Я должен знать. Объясните.
— "Нахалин" — термин Станиславского: он учил робких актеров вышибать порок застенчивости воспитанием в собе деловой сценической наглости. Трусость никогда ничего не создавала! Мой афоризм.
— "Нахалинчик" есть у вас.
— Неустойчив, к сожалению.
— Как вы преодолеваете порок нестойкости?
— Перевоспитываюсь, сам!
— У вас есть продуманный метод?