Жан-Жака надо покормить: жизнь директора — в ногах осла. Артыков слез с ишачьего седла и — в тлеющем свете заката — начал рвать селин с рассыпанных барханов, негромко, умело бранясь по-русски: древнейшее растение пустынь было неподатливым, сухим, с глубинным корнем.
Директор собрал добрый сноп и вышел из-за барханов. Осла не было.
Александра Самосад осталась одна, в стороне от мужчин. За огромным жирным жеребцом, обезумевшим от избытка сытости и страха, гнались врассыпную.
Самосад скакала по коротким полуденным теням барханов — и выскочила на ослепительный такыр; увидела в середине такыра вороного взмыленного жеребца и, счастливо вскрикнув, помчалась за ним, не чуя своего тела, чувствуя лишь уносливую, мягкую силу упругой конской спины.
Это было вдохновение скачки.
Все унеслось; в мире осталась только девушка, звонкий такыр, дальний жеребец.
Услышав настигающий стук копыт по такыру, жеребец всхрапнул, взметнулся и с грузной резвостью начал пересекать такыр. У края его, из-за барханов, обходя вороного жеребца, выскочил Табунов на буланом полуахалтекинце. Жеребец резво свернул. Вдали, навстречу, показались Камбаров и Чик. Жеребец приостановился — и поскакал назад, стремясь прорваться в барханы.
— Врешь, шкода, не уйдешь! — звенящим победным голосом закричала Самосад.
Жеребец был близко. Жидкий пот брызгал с его брюха на такыр. С подножий барханов протягивались легкие косы песка. Темно-гнедой иомуд Александры Самосад несся ровно — и вдруг девушку выбросило из седла. Она пролетела несколько метров и ударилась о песок. Рядом с ней упал на спину иомуд. Седло затрещало и — тишина. Сверкнув подковами, иомуд повалился на бок; полежал — и сел по-собачьи, озираясь.
Подскакал Камбаров, на ходу спрыгнул с коня и склонился над девушкой. Иомуд осторожно приподнялся и встал на ноги, дрожа мелкой дрожью. Камбаров ладонью вытер лицо девушки — прекрасное, влажное, засыпанное песком.
— Живы?
— Не знаю. А иомуд мой?
— В суслиную нору провалился, обычная история. Не болит? Нигде? Ну, благо нам!
— А иомуд?
Камбаров пощупал запястья, скакательные и путовые суставы лошади, поправил седло, огладил испуганного копя. Иомуд стоял смирно, лишь вздыхал порою.
— Ноги целы.
— Черти суслики! Нагнала бы я вороного!
— Александра Максимовна, вы летели поразительно правильно! — закричал Табунов, подъезжая на коротком галопе. — Я любовался вами, когда вас выкинуло из седла: ноги не застряли в стременах, вы даже вытянули в воздухе руки вперед — как в воду! Красивое падение, кавалерийский шик! Поздравляю!
— Где вороной? — с охотничьей деловитостью спросила Самосад. Она стояла, окруженная взволнованными конскими головами, — строгая, бедовая. — Все прискакали ловить девушку, а жеребец удрал!
Мужчины сели под барханом и закурили. Камбаров сказал:
— Я приехал сюда не для того, чтобы гоняться за директорским жеребцом.
— И меня мама рожала не для этого, — сказал Табунов.
Камбаров, Табунов и Александра Самосад завернули коней к колодцам Геокча.
Семен Чик порысил по следам директорского жеребца.
Закат стал слабой, падшей полосой. В несветлом просторе все сделалось четким. Артыков стоял, не двигаясь, прижав к животу сноп селина, не чуя его тяжести; высокая папаха директора казалась невиданно высокой, белая длинная рубаха — ярко-белой; камча тревожно свисала с руки.
Артыков прислушивался.
Пустынная травянистая полустепь — чули — стлалась к закату. За последним, ветрами усеченным барханом замер, оскалившись, громадный черный пес, на него со спокойным удивлением, вытянув шею, смотрел Жан-Жак. Ослы чутки и умны.
С вершины бархана Ель смутно различил — в неверной, невозможной близости — крупного, неслышного в ярости пса и любезного Жан-Жака. Пес! Значит, близки отары, колодцы, люди, счастье чабаньей кошмы и зеленого чая.
Ель слетел к подножию бархана, огладил уши и голову осла, поцеловал его в храп и занес ногу в стремя, по пес властно встал перед ослиной мордой. Ель развел руками, не понимая. Пес осмотрел человечка и, оглядываясь, пошел к кусту селина.
Под селиновым кустом лежал каракульский серый ягненок.
— Умница, хороший мой! — сказал Ель псу, взял ягненка на руки и сел в седло.
Пес деловито побежал впереди осла, порой недоверчиво приостанавливаясь и пропуская мимо себя незнакомца: везет ли ягненка, отставшего от отары?
Под первой звездой начали спускаться в просторную падь. Запахло овцой, блеснули костры.