Порыв уплотняет силы и утомляет; человек порыва быстро устает — мгновенно обновляется. Грозно-спокойный вид пограничников воскресил Табунова, он приосанился на своем истощавшем полуахалтекинце и, подняв руки, весело крикнул:
— Сдаемся, сдаемся, счастье — быть в плену у вас!
Через полчаса, на ровном песке — белизной высоких дувалов и плоских кровель — блеснул погранпост.
Недалеко от ворот стоял большой колодец; длинная колода была полна, солнце сверкало на прозрачной воде. Лошади взметнулись и понеслись; лошадей нельзя было удержать, они подскакали к чудной колоде, опустили в воду воспаленные головы и замерли — в неподвижности счастья.
Люди прилипли к сладкой колоде; они стояли на коленях, рядом с лошадьми, и пили, пили. Вода!
Вода наполняла людей и лошадей, бока их раздувались. Самосад села у колоды на влажный песок и продолжала пить, обеими руками крепко держась за колоду; вздыхала в забвении и опять пила.
Пограничники улыбались. Старший дал зпак, и разъезд скрылся в воротах поста.
Красноармеец принес ведро, конскую щетку, полотенце, мыло, сказал, встав "смирно":
— Приказано мыться, вашему начальнику явиться к товарищу командиру! За конями вашими я догляжу. Ой и высохли копи, дуже спали с тела!
Начальник пограничного поста был высок, подтянут, приятен; он любезно встретил Камбарова, открыл большой кожаный портсигар, произнес отчетливым, театральным, волнующим голосом:
— Кто вы? Что вы? Почему направлялись на границу? Разъезд доложил мне о вас так: "Задержаны три ученых оборванца, с помутнением в мозгу: вдрызг изнурены!"
Камбаров, кратко рассказав, вручил начальнику свой корреспондентский билет. Длинноногий начальник долго, сосредоточенно рассматривал его.
— Я мечтал стать поэтом и путешественником. Не стал. Мечтал быть живописцем и журналистом. Не получилось. Сейчас мечтаю написать толстую книгу о всевозможных забытых подвигах, с таким названием: "А ты сражался с феодализмом и капитализмом?" Неповторимое дело — судьба человеческая! Сколько я знаю историй и событий, сколько видел, сколько слышал, а слов у меня — всего сто или двести, и все старые или пустые, неплодородные! Диалектика? Свирепая. Мой дед был крепостной, поддужный барский, на графском конном заводе, мой отец всю жизнь ходил неграмотный, в лаптях, с медным крестом на корявой шее, у леса дремучего учился, уголь жег — дремучий пролетарий, а я — передовое человечество, я штудировал Маркса и Ленина, Герцена и Белинского, я читал Шекспира и Бальзака, Льва Толстого и Ромена Роллана, а письма пишу по-деревенски, статьи в стенгазеты — древним бюрократическим языком, от которого у меня самого выступают на шкуре родимые пятна рабовладельческой эпохи!.. Прошу извинить, зовите ваших товарищей, будем пить зеленый чай! Вы — член партии? А прочие? Вы им доверяете?
— Мулла, доверяющий только муллам, подобен обезьяне, испражняющейся в свою ладонь.
— Здорово! Надо записать. Я давно завел тетрадь для записи умных изречений. Ваша фамилия Камбаров? Ну, вы полезный собеседник! Пожалуйста, пригласите ваших к моему столу!
Пустыня упоительна противоположностями. Когда Александра Самосад села на стул, в комнате начальника поста, она зачарованно почувствовала, как прекрасны простые белые стены и потолок, как прохладно тверд, красочно ровен крашеный пол, как удивительно удобен, отраден простой стул. Над солдатской койкой начальника висел ковер. Счастье — смотреть на вечную щедрость текинского ковра глазами, оскудевшими от песков; счастье — пить зеленый чай благородного сорта, после горькой вони испытаний. Счастье не знает бедности и богатства; у счастья — богатые глаза.
Начальник был счастлив: беседа с людьми просторной жизни и неутомимого ума обновляет сердце и помыслы. Побыли бы вы начальником пограничного поста! Граница — колеи сыпучей дороги; она сворачивает к незримому оазису, где тополя, магазины, высокие окна, в которых сказочно отражаются лошади и грузовики; паровозный пар, блаженный стук бильярдных шаров, бассейн на площади — в лунной воде смеются влюбленные, — дорога улетела, пограничные колеи пропали, пески — здесь, пески — там; пески, горячая тишина, солнце — в безграничной тишине. Оружие, кони, воинские дела, зоркость, наблюдательность, книги, учения; сколько мыслей скапливается в простой комнате начальника поста! Красивая беседа оживляет ум, жизнь становится важной; новые книги нужны, новые, небывалые слова.
Камбаров рассказал о первом советском хозяйстве в туркменских юго-восточных песках. Табунов рассеянно слушал, всматриваясь в большую карту-двухверстку, приколотую к стене; он сидел на табуретке, болтая ногами; голенища его брезентовых сапог были пропитаны конским потом и до дыр стерты путлищами стремян; лицо, сильная шея, грудь были красно-черными; он блаженно, окаменело держал пиалу зеленого чая, не пил, лишь ноздри его раздувались.