— Это не хозяйство! — воскликнул Табунов. — Кто до нас строил социализм? Никто. Отлично. В чистом поле можно быть умными. Человечество тысячелетиями копило ум и дурь. Мы начали с дури. Директор — неутомимый Дурак!
— Артыков не дурак, — сказала Самосад.
— Кавалер! — сказал Табунов.
— Перестаньте, Виктор Ромэнович, вы не дома — не в пустыне на кошме. Болтать умеете, а делать — не ваше дело, — уверенно произнесла Самосад.
— Я назначил святого Артыка, просветителя?
— А если бы директором совхоза назначили вас, товарищ Табунов? — спросил начальник поста.
— Это было бы чудо, чудно, чудесно, чудно, чудотворно! Я? Прежде всего я в совершенстве изучил бы вашу карту, товарищ начальник. Мы строим хозяйство по плану, но карты чураемся, вместо карт вешаем авторитеты в рамочках — древняя традиция, благородная и бесполезная: культ предков! Умельцам каменного века было известно, что незнание сильнее гения. Если бы Октябрьская революция совершалась так беззаботно, как мы выдумываем на летучем песке наше гигантское хозяйство!.. Косность человеческого мышления — страшно старческая сила, только молодой, горячий ум парода может победить ее! Революция — молодость всегда, все герои гражданской войны были молоды, начиная с Ленина: разве мысль его страдала навязчивой неподвижностью? Народ не может быть ни дураком, ни прохвостом, ни слизняком, ни задолизом; директор — пожалуйста! Изучив карту и пески, я посоветовался бы с пастухами и пограничниками, как направлять, обогащать наше советское хозяйство, директором совхоза предложил бы утвердить Кара Сахатовича Камбарова: он рассудительнее, надежнее, чем я!
Самосад. — Скромность украшает…
Табунов. — Скромность украшает человека, если у него иных достоинств нет! Я не рыцарь подозрительно скромного образа мышления, я просто люблю социализм преданнее, чем самого себя, но любовь моя прерывиста, яростна, чересчур часто я встаю на дыбы, а постоянно вздыбленный директор — это конная статуя на площадях минувших веков, — польза от него сомнительна… А, брехня! Я знаю восторг незаменимости, счастье стремительного труда, когда всем ты нужен, события и люди рвут тебя в клочья, а ты цел и целеустремлен, изворотлив, властен, изобретателен, напорист, как молодой бог. Я был бы лихим директором. Скорость увлекает. Народ любит сердечную силу вдохповения и простоту, которая не страшится ни пота, ни соленых слов, ни горького труда. Пустыня богата. Я создал бы здесь живой социализм.
Самосад. — Людей нет, мошенников много!
Камбаров. — Мошенниками не рождаются, ими становятся.
Табунов. — Первый мошенник тот, кто, не зная, не любя человека, нагло берется его перевоспитывать. В нашем хозяйстве нет другого молодца, познания, мысль, одаренности которого превосходили бы мои. Почему мощь должна покоряться немощи? Дайте мне седло Артыка…
Самосад. — И я ускачу за тридевять земель!
Табунов. — Божественна глупость в устах богини.
Начальник поста. — Как, как? Повторите, пожалуйста! Сейчас запишу.
Табунов. — Товарищ начальник, накормите меня — и я насыплю вам полную тетрадь мудростей!
Длинный прохладный полуподвал — столовая погранпоста. Гости обедали с красноармейцами. Были: украинский борщ со сметаной, гречневая каша, вареники в масле, сладкий чай.
Табунов дважды распускал поясной ремень; он наелся так, что совсем осовел; встал из-за стола, блаженно улыбаясь.
— Смысл жизни познается в развитии, прелесть жизни — в контрастах!
— Вам поставили палатку за колодцем, — сказал начальник поста, — пойдите прилягте. Ваши лошади убраны. Отдыхайте спокойно, счастливых снов!
— Сны снятся несытым! — победоносно произнес Табунов и поплелся к колодцу, зевая, отирая глаза кулаками, — Александра Максимовна, почему вы не доели вареники? Красавица моя, это святотатство!
— Не могла, облопалась!
— Полтарелки вареников!..
Спали до рассвета. Ночью Табунов выскочил из палатки, отбежал, присел на песок, по-туркменски. Вернувшись в палатку, он сонными глазами, в лунном сумраке, увидел, что нежноволосая голова Александры Самосад крепко спит на груди Камбарова.
"Случайно, так просто? Или случайно по-женски?" — подумал Табунов, осторожно снял голову девушки, положил свою на мужскую надежную грудь и мгновенно заснул.