— Вы — спец! И я — полуспец. Мы — пятнистые интеллигенты, заразы, в родимых пятнах капитализма.
— Феодальная сплетня, клевета недобитков! Я — мастеровой, мал-мастер, куюнуста. Я твердо знаю, деловые мысли, потные портянки, зоркие руки — чьи? Наши. Социализм делаем мы!
— Дальнозоркости нет!
— Садитесь на Жан-Жака, Валентин Валентинович, поезжайте на станцию Сарыджа, первым поездом — в Кушрабат, все расскажите Питерскому, я ему сейчас записку настрочу. Жан-Жака оставите на станции у нашего агента, накажите, чтобы кормил ишака, как свою девочку-красоточку, — и ни-ни, никуда на нем, до моего распоряжения! Ну, якши иол, действуйте! Привет Надии Макаровне!
Ночью Язмурад проснулся от бесчувственного ужаса: ему приснилось, что волк в кудрявой ворованной папахе отрезал хвост у стройного беззубого старейшего барана. Язмурад поднялся с кошмы, на которой спал (близ второго колодца), и, отравленный подлым сном, пошатываясь, пошел к своей отаре изуродованных жизнью овец — хурде.
Седая каракульская отара, сливаясь в лунном свете с бледным песком, важно спала, отстраненная от мира строгими псами. Ближний пес подошел к своему богу — пастуху и почтительно встал перед ним, виляя обрубком хвоста.
— Якши, Кызылджа! — сказал Язмурад рыжему псу и повернул к большому колодцу — напиться сладкой воды.
Не дойдя до колодца, он лег на песок, густо усыпанный сухим овечьим пометом, и затаился. За колодцем директор Артыков неслышно, с хозяйским спокойствием, седлал встревоженного, задорно послушного Пролетария.
Конь был напоен, оседлан, взнуздан. Из кибитки Артыков вынес хурджин и набил его снопиками люцерны. Конь чуть заржал. Артыков закинул уздечку за заднюю луку седла — конская голова вздернулась к луне, конь затих, встал изваянно. Артыков наполнил водой две фляги, оправил папаху, сел в седло, взмахнул камчой и скрылся в лунных песках.
Язмурад сел на колоду, у колодца.
"Куда порысил начальник ночью? — рассеянно думал пастух. — На станцию? Люцерна на станции есть. Почему Кайгысыз не знает? Надо бы спросить начальников. Но начальство — как смерть, на вопросы отвечать не обязано. Должен ли я доложить старшему чабану Яхье Гундогды? А, поцелуй не свою мать, как русские говорят, у всякого начальства своя дурь. Пойду спать!"
Обширна равнина, на которой чернели колодцы; рассветное солнце — из-за дальних барханов — озаряло равнину не сразу. Равнина была полусветлой, когда специалисты древних колодцев Геокча — зоотехник, овцевод и старший пастух — вошли в большую кибитку. Она была пуста.
— Конокрад! — сказал Кабиносов. — Идол, пять суток просидел в кибитке, ни слова не сказал народу и увел моего Пролетария, ночью. Нравственный образец! Модель. Падаль.
— Дурак пропал! — сказал Джума Пальван и засмеялся, веселый великан.
— Дураки не пропадают.
— Я мог бы одной рукой всадить его в землю, из него выросла бы верблюжья колючка!
Яхья Гундогды ничего не сказал; он прошел за колодец и шепнул несколько слов своему сыну — подпаску.
Весь день была тишина.
Подпасок вернулся на колодцы в предлунные сумерки, когда пастухи курили чилим у пустой кибитки; мальчик-подросток очень устал, по хотел быть мужчиной, достойным отца; он старался не показать своей слабости, лишь робко вздыхал.
— Говори! — приказал сыну Яхья Гундогды.
И мальчик деловито, чуть волнуясь, рассказал, что следы золотого коня (дор-ат), на котором скрылся грозный начальник, вели к станции, но не довели, свернули вдруг по крепким подошвам барханов на Кара-такыр и пересекли его наискось; у пустынной железной дороги начальник слез с седла и повел коня в поводу, по шпалам. Не к станции Сарыджа, а в другую сторону.
— Ахмах! (Дурак!) — сказал Джума Пальван. — До Мерва далеко.
— А в вагон коней не сажают, они не умеют сидеть сложа ноги! — заметил Язмурад.
— Говори! — приказал сыну Яхья Гундогды.
— Начальник долго вел по шпалам коня, но у него треснула подкова на правой задней ноге, начальник хотел оторвать ее, полподковы оторвал, бросил и сел на рельс. Полподковы блестела под солнцем, вдали от шпал; возле нее конских следов не было.
— Не нашлось у начальника трубы с дымом, иначе он, сидя на рельсе, легко докатился бы до Мерва! — проговорил Язмурад.
— Начальник сидел на повороте железной дороги, где высокие бугры. Наверное, выскочил поезд: конь испугался, и начальник перепугался.
— Так испачкал рельсы, что поезд остановился! — заметил Язмурад.
— Нет, рельсы были чистые, — сказал подпасок. — Конь вырвал повод из руки начальника, начальник упал, конь поскакал прочь от железной дороги, начальник за ним…