В чемоданах плотно лежала жизнь; пока она не была оглашена, она считалась мертвой; свяжи ее в образы, пропитай события кровью своих мыслей и мечты, вылепи чудо, поведай о нем людям — и былое станет живым.
Жадными, неверными пальцами Лука Самосад разбирал по листикам, строчкам записи покойных и беспокойных о своей канувшей жизни, вере и неверии, обидах, ошибках, о подвигах и бездарной суете, некогда пылкой, о народных страстях, безразличии, о нечеловеческих бедах, битвах — ради человечности.
Множество было поспешных воспоминаний, рассыпанных писем, легендарных приказов, оборванных записочек, потешных призывов. Было и такое: "Донесение о смерти Резвухина, объявленного вне закона"; и подпись "Старший мститель Ель".
Начальник пограничного поста был любезен: отправляя в Кушрабат военную фурманку, он посадил в нее, на сено, Александру Самосад; Камбарову и Табунову позволил, сопутствуя фурманке, порой отдыхать в ней от седла.
— Спасибо за чуткость, товарищ начальник, — сказал Табунов. — Органы опоры наших персон действительно остались без кожи, поизносились: все стирается со временем, особенно при неумеренном употреблении!
— Вы мне понравились! — прощаясь, сказал начальник погранпоста, жестоко, от всего сердца, пожал руку Камбарову и обнял потешного, утешительного Табунова.
Александра Самосад откровенно, жарко поцеловала начальника; он застыдился, прикрыл лицо фуражкой и свирепо приказал красноармейцу, державшему пару гнедых:
— Берегите пострадавших товарищей!
Фурманка вылетела за ворота поста, за ней порысили Табунов и Камбаров; голый, без седла, иомуд был привязан к задку фурманки.
Табунов возвратился на приветливый двор Надии Вороной как в свое родное, родовое поместье: поднял на руки Надию Макаровну и, неутомимо долго волнуя ее, целовал так вкусно, звучно, что мимохожие приостанавливались у ворот, пораженные завистью.
— Вот я и дома! — закричал Табунов, посадив обессилевшую, нежно вспотевшую женщину на ступеньки крыльца и распростершись над крыльцом. — В пустынях я был, драконов видел, страстей натерпелся, покорил немые пространства, — жажду женственности, зрелой ласки, теплой водички, чистую рубаху!
Не успел Табунов обмыться после песчаного, пыльного пути, как на крыльце возник Валентин Ель. Он вздрагивал.
— Занедужили? — небрежно спросил Табунов.
— Я ограблен.
— Уголовно или духовно?
— Двояко.
— Ваши претензии?
— Чемоданы уперли.
— Не надо обрастать.
— Два чемодана. Записки о гражданской войне. Свистнули. Я обезглавлен.
— Будем рыдать или действовать?
— Лучше бы меня украли!
— Нет на вас социального спроса: товар — денежки — товар! На эту тему можно сделать полезный познавательный доклад, с историческими ссылками, цитатами и перспективами на ближайшее будущее.
— В чемоданах — одни записные книжки, бумаги, фото, письма, копии, выписки. Ничего ценного для нормального воришки!
— Тяжелые чемоданчики — ценность предметная. Всякий активный человек соблазнится. Конечно, содержание прежде формы, — чемоданчики вскроют, прежде чем транспортировать их в даль далекую.
— Историю свистнули!
— Много историй слямзили, сколько летописей, поколений погибло бесследно! Чем пользуется историческая наука? Остаточками. Сипа неведения!
— Кому нужно мое счастье?
— Почти всем: зависть внеклассова, Валентин Валентинович, и трудящийся волосатый семьянин каменного века, и шкурник двадцатого века бесстыдно стойки в этой сучьей эмоции.
— Завидовать мне? Я нарком? Я академик? Я славой заношенный артист? Я пролетарский поэт? Только и было у меня — четыре чемодана задушевного накопления о бедствиях и мужестве простонародном: революционную веру, вдохновение исторически необычного народа хотел запечатлеть! Завидовать?
Влажным полотенцем Табунов ударил о перила крыльца.
— Цыц! Не расстраивать меня, в смятении мысли я буен и бесплоден! Пригласите сюда, на вечер, Настасью Степановну, секретаря: умнейшая сплетница, все знает.
— Не поедет: у нее муж — Отелло, командир взвода, однажды с обнаженным клинком скакал по Кушрабату за Настасьенькой, на белом копе, как генерал Скобелев, кричал: "Верность или смерть!"
— Приедет. Я напишу две записки, отнесите их, пожалуйста, на конный двор.
Исполнительнейший Ванька-Встанька, за истовую службу и привязанность к животным возведенный в благородную должность старшего конюха, поздним вечером привез на драндулете Настасью Степановну. Она была полна счастливого любопытства и чисто женских опасений.