Табунов почтительно встретил ее у ворот.
— Дорогая, завтра пятница — день отдыха, сегодня празднуется возвращение блудных сыновей пустыни и блудной дщери Саньки Самосад, мы пригласили вас на лунную вечерю как возлюбленного товарища!
Стол на дворе был накрыт старинной скатертью, убран тарелками с редиской и луком, жирным холодцом, солеными огурцами, крепкорозовым салом, громадными пирожками, пампушечками в сметане; стояли две домовитые бутыли.
За столом сидели Александра Самосад и Кара Камбаров. Из-под навеса летней кухни Надия Вороная и Валентин Ель вынесли блюда с жареной курицей и поджаренными украинскими колбасками.
— Вы живете как в раю. Остроумно! — сказала Настасья Степановна.
Табунов поцеловал стройные ручки секретаря и подвел ее к столу, молвив:
— Представляю: лучшая богиня нашего хозяйства, родилась из пены морской.
Камбаров. — Лакшми, Падма — индийская богиня счастья, славы, красоты!
Александра Самосад. — Эрудированность для мужчин особенно полезна в женском обществе.
Табунов. — Вы, Александра Максимовна, родились на кладбище страстей, на бешеной суше, а Настасья Степановна — на лотосе. Родина ее — море синее Хвалынское, и глаза у нее синего влажного сияния, ей имя бы — Измореада, по скажут, оно украдено у Велимира Хлебникова — гения, моего поэтического земляка, бокалы, Ель, выпьем за раскрепощенных женщин и мужчин пустынно-жителей! Да здравствует пустыня! Долой глупость! Долой зависимость! Долой застой!
— Ванька-Встанька, драндулет, горбатый мостик через арык, резвая луна, все неведомо, я тревожилась, — тихо сказала Настасья Степановна. — Сонный проселок, темные ворота — и такой человеческий вечер! Спасибо, Табунов!
— Я люблю радовать людей. Давайте дружно пить вино удельного ведомства Надии свет Макаровны, веселиться — после солнечных жестокостей пустыни, подле молоденькой редисочки и желанных колбасок! Пусть смеется мысль, пляшет сердце, мы — "будетляне", изобретатели будущих времен, а bas приобретателей и обывателей всех классов и сословий! Кто не целуется с нами, тот против нас!
— Сперва надо выпить и закусить как следует, — жадно произнесла Настасья Степановна.
Она изголодалась.
Нелепая неподвижность брачного быта истомила ее и озлобила; только в бывшей гарнизонной тюрьме, в трудовые часы, порой было увлекательно жить или просто забавно. Дома — обычность занятий, предметов, забот: кухня, посуда, муж, белье, убогие наряды, непристойный породистый щенок мужа, армейские философии и безмозглые словечки мужа, соседки-прилипалы, их бойкая ничтожность и юбочное озорство, грузные шлепанцы мужа, постельная пятиминутка с мужем, перед сном.
Страна впервые строила социализм — танцы, а равно другие безыдейные развлечения в общественных местах были запрещены. У всякого времени — свои запреты, неприкосновенные нелепости.
А двор Надии Вороной с тополем и луной, с пленительным столом и красноречивыми гостями — это был не двор, а дворец, придворный с беседой двор, вкусная сказка, заразительная легенда, соблазнительная новость, счастье беззапретности — на час, на два.
Настасья Степановна запрокинула голову, вздохнула — и стала нетерпеливой, юной, и грудь приподнялась.
Ну, будем — не забудем. Стихи прочтите, Виктор, никогда мне никто стихов не читал и рук не целовал, — только вы, один!
— Я мог бы напомнить вам "Стихи о Прекрасной Даме" Александра Блока: "Отдых напрасен. Дорога крута.
Вечер прекрасен. Стучу в ворота". Есть общее с пашей ночью. Не правда ли? Пустыня ждет нас, она — за двором, и луна у нас одна, и век наш непокорен, "прет впереди вперед и вперед!". Мы скитаемся среди пространств и неясных угодий будущего, мы — "пророки, певцы и провидцы!". Каких стихов хотите вы, моя Измореада? "Сказать певцу: "Туда, где грязь, иди и грезь!"? Сегодня я опьяняюсь собой, любя вас, рабочие люди, "сегодня я иду беснуясь…", "сегодня вещи нежны и вещи", и "песенка лесенка в сердце другое" — и все это гениальная неповторность Велимира Хлебникова! Но мы — народ народов, и я прочту стихи блистательной японки Мурасаки Сикибу, они написаны тысячу лет назад: "Есть конец пути, есть конец пути разлук, и печален он. Но хочу тот путь пройти! Жизнь, как ты желанна мне!"
— Приятно, хотя и непонятно.
— Жизнь — это дорога разлук, Измореада синеокая!
— Мне нравится сознательная поэзия: