Под весенними грозами
Первая четверть.
Студентом я был своеобразным. Весь преподавательский состав пребывал в твёрдом заблуждении, что я - лучший студент института, студенты относились ко мне со странной смесью уважения и опасения, и даже институтская гопота не особенно мне досаждала. Всё это притом, что на лекциях я появлялся в лучшем случае дважды в неделю, в студенческих попойках и увеселениях не участвовал. Приходя на занятия по китайскому языку, я возлежал подбородком на парте, изредка подправлял на доске неумело начертанный преподавательницей иероглиф или корректировал коряво составленное предложение. Преподавательница принимала мою помощь со стыдом и благодарностью, часто с жалостью произносила:
- Алексей, Вам, наверное, скучно на моих лекциях?
Я лениво возражал, но все прекрасно понимали, что мне действительно очень скучно на её лекциях. Впрочем, на всех остальных "парах" мне тоже весело не было. В конце концов я уговорил одну низкорослую корейскую девочку писать мне конспекты. Понятия не имею - почему она согласилась? Как бы то ни было, уже с декабря я совершенно не испытывал никакого дискомфорта от прогрызания дыр в граните наук. И времени стало хоть отбавляй.
Большую часть этого освободившегося времени я проводил в прогулках по городу своего детства, употреблении горячительных напитков в компании внезапно найденного друга детства и чтении книг.
В январе я завёл себе девушку. Она была моложе меня на год, была литовкой, я быстро стал для неё сначала draugas, потом brangusis, а потом поспешно лишил девственности. Отношения наши были обречены - мне нужна была компания, а ей нужен был дефлоратор. Позже мы даже не расстались, а просто потерялись друг для друга.
Начиная с середины марта, я начал посещать одно очень низкобюджетное кафе (семейный бизнес во дворе дома) на улочке N, где на удивление лояльный парень-официант быстро научился готовить мой любимый термоядерный коктейль (в пивную кружку до половины наливается коньяк или водка, засыпается две-три ложки растворимого кофе, размешивается, доливается кока-колой дополна). Сидя в этом кафе во дворе под зонтиком и потягивая коктейль, я что-нибудь читал, пока кружка не показывала дно, затем съедал нечто мясное и уходил. Так длилось до пятого апреля.
Кафе находилось не то, чтобы на окраине города, просто на тихой улочке, застроенной покосившимися частными домишками. Узкая улочка, заросшая вишнями, была самым приятным местом города, что я смог найти. Возможно, для меня что-то связано с такой улочкой, где-то на пыльных полочках памяти, в дальнем углу, лежит совершенно забытое воспоминание, чрезвычайно важное и нужное. Кафе здесь было открыто, видимо, от безысходности, ибо ни о каком развитии бизнеса в таком месте не могло быть и речи. Отсюда, верно, и лояльность официанта, готового подать постоянному клиенту даже собственную печень.
Утром пятого апреля я пребывал в состоянии лёгкого, но неприятного похмелья. Я жил на квартире одной двадцатиоднолетней шлюшки, у которой на фоне всеобъемлющей стервозности бывали моменты, когда она под угрозой суицида (в который я ни капельки не верил), заставляла выслушивать длинную и печальную повесть её существования, утешать её и поить вином. Это и произошло вечером четвёртого апреля, в результате чего утром мы с ней проснулись в одной постели (одетыми), я принёс ей пива и ретировался по направлению к своему кафе.
Парень-официант (до сих пор не знаю его имени) молча поставил передо мной кружку коктейля, пожелал мне приятного аппетита (чего желал всегда, даже подавая спички) и исчез.
Я сделал большой глоток, от которого моментально прояснился мозг и ожила кровь, и закурил. Со мной была толстенькая газета, повествующая о бесчинствах НЛО и полтергейстов, но я не спешил её читать. Я просто отдыхал, наслаждался жизнью.
Облезлая зелёная дверца в деревянном заборчике дома, расположенного почти напротив кафе, отворилась и оттуда вышла девочка неопределённого нимфического возраста. Волосы её были тёмно-русыми, глаза какими-то тёмными, одета она была в чёрные спортивные штаны на резинке и широкую цветастую рубашку. Она оглядела пустынную улицу, не глядя сорвала незрелую вишенку и отправила её в рот. Мой мир обрёл смысл.
В те времена я только-только понял, что психика моя и тело требуют не грудастую стерву с источающим тошнотворный запах лесом между ног, а действительно нежное и невинное создание. Разум ещё слабо сопротивлялся, но и он всё чаще уныло соглашался, что любовь - это не секс, продолжение рода и тягостное выживание в условиях полной взаимности, а единственная цель и единственный смысл жизни, логическое завершение существования, полная нирвана, по достижении которой жить уже незачем, ибо всё достигнуто.