…Вечером, когда усталый, едва волочивший ноги Колесниченко со своей бригадой возвращался домой, навстречу им шли Мегудин и управляющий отделением.
— Откуда вы? — спросил Мегудин.
— С баштана, — ответил Колесниченко.
— А лук уже обработали?
— Да, — сорвалось с языка у Колесниченко.
Он сразу же пожалел, что сказал неправду, хотел было в этом сознаться, но Мегудин уже был далеко.
На следующий день, как только начало светать, Колесниченко решил как можно быстрее завершить прополку баштана и всей бригадой переключиться на лук. Но, прежде чем они успели это сделать, Мегудин был уже на луковом поле и обнаружил, что оно не обработано, заглушено бурьяном, так что лука почти не видно.
«Что же произошло? Почему Колесниченко меня обманул?» — подумал он и тут же поехал на баштан.
Увидев, что плети арбузов и дынь прополоты, вновь ожили и зазеленели, Мегудин немного успокоился, но неприятное чувство досады не покидало его.
Осунувшийся и удрученный Колесниченко подошел к нему и, боясь встретиться с ним глазами, сказал:
— Видите ли… я хотел…
— Скажи прямо: зачем ты меня обманул?
— Поверьте, я… Это как-то непроизвольно получилось… А когда я опомнился и хотел вам объяснить, вы уже были далеко. Надо было срочно спасать баштан…
— Почему ты об этом сразу не сказал?
— Виноват.
— Понимаешь, у нас не принято обманывать, воровать, пьянствовать… Надеюсь, что больше это не повторится. Заканчивайте и немедленно переходите на овощные культуры.
Однажды, когда Мегудин, как обычно осмотрев хозяйство отделения, зашел в правление, он застал там счетовода с пожилым человеком, которые что-то подсчитывали. Увидев Мегудина, счетовод спросил:
— Вы слышали когда-нибудь, чтобы литр молока стоил тридцать три рубля?
— Какое молоко? Может быть, птичье? — усмехнулся Мегудин.
— Обыкновенное, которое надоил этот хозяин от своей собственной коровы, — показал счетовод на сидящего рядом человека с седоватой бородкой.
— А-а, это вам так дорого стоит литр молока? — спросил Мегудин, узнав Амвросия Тутышкина. — Дорогое сено — дорогое молоко.
— Вы же нас учите по-хозяйски все считать, вот мы и подсчитали, — отозвался счетовод. — Вместо четырех рублей, которые у вас платили на трудодень, он получил у нас только по сорок копеек. Вот почему ему так дорого обходится молоко, а если добавить убыток всех миролюбовцев, то даже трудно подсчитать, во сколько обойдется литр молока.
— Да, здорово меня подвела моя корова, — с досадой сказал Амвросий. Он вынул из кармана лист бумаги и, передав Мегудину, сказал: — Я слышал, что у вас все передали своих коров в колхоз. Я тоже хочу избавиться от нее.
Мегудин, прочитав заявление, сказал:
— Я думаю, что еще не время. Ферма в Миролюбовке пока слабая. Мы возьмем корову тогда, когда она вам действительно не нужна будет.
— Я прошу вас, ради бога, заберите ее у меня! Когда обжигаются на горячем, дуют на холодное.
— Какая у вас в колхозе себестоимость литра молока? — спросил Мегудин счетовода.
— Одиннадцать копеек, — ответил счетовод.
— Себестоимость литра молока должна быть намного меньше. В некоторых наших отделениях она составляет семь-восемь копеек, — пояснил Мегудин. — А когда механизируем все работы на фермах и снизим себестоимость корма, тогда литр молока будет стоить гроши.
— Ну, так как, возьмете корову? — спросил Тутышкин. — Не возьмете — я ее все равно продам. Старуха больна, некому возиться со скотиной. Корова хорошая, молочная, мы сами ее вырастили, и нам хочется, чтобы она попала на нашу ферму.
В правление вошли Любецкий и Колесниченко.
— Ты проездом или специально? — спросил Мегудин.
— Проездом… Хорошо, что я застал тебя здесь, а то пришлось бы ехать к тебе, — ответил Любецкий.
— Что-нибудь срочное? — полюбопытствовал Мегудин.
— Да, надо поговорить.
Амвросий Тутышкин поглядывал на Мегудина и не знал, как ему быть: выйти или ждать ответа.
— Товарищ, — сказал Мегудин, указывая на Тутышкина, — принес заявление.
— Насчет коровы? — спросил Колесниченко. — Вчера он со мной говорил, и я ему советовал обратиться к председателю… Из-за этой злополучной коровы нас долго не принимали в объединенный колхоз…
— Это тот самый товарищ, который боялся, что Мегудин не разрешит сено косить? — спросил Любецкий. — А теперь что его беспокоит?
— Теперь он хочет нам ее сдать, — пояснил Колесниченко.
— Ну и что? Ведь в остальных отделениях уже давно сдали своих коров в колхозное стадо. Так в чем же дело? — недоумевал Любецкий.