Шли год за годом. Деревья заметно выросли, и перед Мегудиным все острее вставал вопрос, как все-таки сократить время, пока сады начнут эффективнее плодоносить. Он снова и снова обдумывал предложение Блоштейна: переформировать деревья и заставить их приносить обильный урожай. Мегудин своими глазами видел в некоторых передовых хозяйствах такие переформированные деревья, как рекомендует Блоштейн. Все же это мероприятие казалось ему рискованным.
— Как можно с живого существа снять голову? — переспрашивал он Блоштейна. — Это ведь тысячи и тысячи живых деревьев, они растут и будут из года в год увеличивать урожайность… Погубить их ради эксперимента — это преступление.
— В каждом деле есть известный риск — выигрывают или теряют. В данном случае это нужно проводить по всем правилам науки. Тогда никакого риска не будет, — убеждал молодой агроном.
— Какой урожай могут дать переформированные деревья?
— По триста и даже четыреста центнеров с гектара.
— Вы в этом убеждены?
— Я в этом убедился на практической работе на опытных станциях. Надо только проследить, чтобы в междурядьях было достаточно влаги и удобрений.
— Если так, мы поедем на опытную станцию и подробно разузнаем… Я еще хотел побеседовать с Мириминским, он большой практик. Живет в Курмане и, кажется, работает в соседнем колхозе. Попробую пригласить его к нам на работу. Его дед посадил здесь первый сад. Он был кантонистом — прослужил царю двадцать пять лет и в вознаграждение за это получил клочок земли, на котором посадил два дерева и несколько кустов винограда. Отец Мириминского тоже был любитель-садовод, ставил опыты на деревьях и выводил новые сорта в своем саду. Когда я был бригадиром в колхозе Свердлова, Мириминский уже работал в садах и виноградниках. Он жил неподалеку от правления в побеленном домике из самана, каких много в Петровке, окантованном внизу черной полосой, с синими наличниками. Двор выделялся своим образцовым садиком, в котором росли несколько яблонь разных сортов и пара ореховых деревьев с красивыми кронами и побеленными стволами. Вход в садик украшали четырехугольные клумбы.
Мегудин открыл калитку. Из глубины двора послышался звонкий девичий голос. Приближаясь к дому, он увидел девушку, стоявшую у корыта с водой, в которой плавали желтовато-белые пухленькие гусята. Загоняя их домой, она пела: «Гули, гули, гусеньки, гусеньки домой».
Увидев Мегудина, девушка побежала сказать, что идет гость. Через несколько минут на пороге появился Мириминский — высокий, стройный, чисто выбритый, празднично одетый. Гостеприимно улыбаясь, он пригласил Мегудина в дом.
— Прошу, прошу, Илья Абрамович, пожалуйста, заходите!
— Садитесь, — показала на стул жена Мириминского — Шева.
К столу крепким солдатским шагом подошел сын Мириминского — Додик, поздоровался с Мегудиным.
— Ну как, кончили сегодня «перевал»? Трактор хорошо работал? — спросил Илья Абрамович.
— Да, кончили. Я хочу, чтобы и в садах работала новая техника.
Шева пододвинула Мегудину тарелку с фаршированной рыбой, налила рюмку вина, пригласила:
— Перекусите, Илья Абрамович.
— Благодарю. Я, кажется, зашел в неподходящее время.
— В самое подходящее время. Когда бы вы ни пришли, вы у нас самый уважаемый гость, — сказала хозяйка.
— Что же у вас за праздник? — спросил Мегудин.
Из соседней комнаты вышла девушка, которая возилась с гусятами.
— Это наша племянница, — сказала Шева. — Она недавно окончила зоотехникум, и ее направили на работу в «Россию».
— Жаль, что ее к нам не прислали. Мы нуждаемся в зоотехниках. — Мегудин повернулся к девушке: — Это вы пели песню «Гули, гусеньки домой»? Раньше, когда я жил в Новых Всходах, мы собирались во время молотьбы вокруг скирды и пели до рассвета. Каких только песен мы не пели! Но больше всего я любил песенку о гусях. Я мечтал завести в степи гусей, но водоемов у нас не было.
— Ее мать тоже жила недалеко от вашего поселка… Она тоже любила эту песню, — отозвалась хозяйка.
— Спой, Фаня, эту песенку, — попросил Мириминский племянницу. — Ведь сегодня у нас праздник.