— Тебе ясно? Бери всех людей и давай бегом к отметке сто девяносто три и пять!
Блиндажик освещался горящим телефонным проводом, подвешенным к накату. Провод сильно коптил, распространяя едкий запах горящей резины. Дым больно резал глаза, у Шпагина выступили слёзы, во рту появился горький вяжущий вкус, в горле запершило.
— Начинаем? — спросил, откашлявшись, Шпагин и хлопнул Полосухина по плечу.
— А, Шпагин, привет! — Полосухин повернулся — Шпагин не узнал его: он был без усов, рот у него оказался маленький, круглый. — Знаешь, новое распоряжение — моя рота выводится в резерв! Подумай только, какая неудача — в этакий день сидеть в резерве!..
— Как там у немцев — все по-старому? — спросил Шпагин.
— Да, спят, как младенцы. Дивизионные разведчики сейчас «языка» поволокли, офицера; тепленького вынули из постели, в одном белье — смех один глядеть на него! Значит, твои люди на местах? Помни, главное тут у немцев — дзот и силосная башня! Ну, я побежал — скоро концерт начнется! Успеха!
Шпагин вслед за Полосухиным вылез из дымного блиндажика. .
— До встречи в Изварино! Приходи вечером трофейный ром пить! — крикнул он ему вдогонку.
Кто-то потянул Шпагина за рукав.
— Товарищ командир!
Шпагин оглянулся и увидел Подовинникова. Тот со своим помкомвзвода Ромадиным и еще каким-то солдатом сидел на фанерной лодке с пулеметом. Привалясь к откосу траншеи, все трое что-то жевали.
До вечера еще далеко, выпейте пока нашей русской горькой — больно морозно сегодня с утра! — сказал Подовинников и протянул Шпагину флягу и кусок колбасы.
— Товарищ комроты, это получше всякого рома! — поддержал Подовинникова молодой солдат с живыми, насмешливыми глазами, которого Шпагин сразу не признал, — это был Липатов. Шпагин вспомнил, что он сегодня еще ничего не ел, выпил два глотка ледяной водки, от которой у него заломило зубы, и откусил кусок мерзлой, твердой как камень колбасы.
— Как, Петя, пулеметную точку видишь? — спросил Шпагин Подовинникова.
Они поднялись. Шпагин оглядел расстилающееся перед траншеями поле, по которому были разбросаны черные звездчатые оспины воронок. Там, где небо и земля сливались в белесом морозном тумане, видны были темные расплывчатые пятна разрушенных домов Изварино, а за ними неподвижно стояла заснеженная стена леса, розовая и голубая в утреннем свете.
Деревня была такой же пустой и безжизненной, какой Шпагин видел ее вчера, но сейчас эта тишина казалась Шпагину какой-то особенно настороженной. «Догадываются ли немцы о нашем наступлении? — думал он. — Что встретит нас там, в немецких траншеях?»
Шпагин вытянул руку вперед:
— Видишь сараи — вон там, где поломанная березка стоит? Вот где-то тут она и должна быть!
— Да... сараи вижу... А точку проклятую — нет! — проговорил Подовинников.
— Смотри, не подведи, Петя, за тобой вся рота идет!
— Постараемся, товарищ старший лейтенант... — словно в рассеянности ответил Подовинников, глядя в бинокль. Шпагин пристально посмотрел на него и поразился: на его лице было какое-то незнакомое, отчужденное и непроницаемое выражение. «О чем он сейчас думает?» — мелькнула у Шпагина мысль.
Подовинников опустил бинокль и сказал:
— Последний бросок от сараев будем делать!
«Так вот он о чем думал! — обрадовался Шпагин и с благодарностью посмотрел на Подовинникова. — О чем же еще мог думать самый честный, самый храбрый и самый скромный командир взвода!»
И вдруг Подовинников стал ему по-новому дорог, и сердце Шпагина сжалось: «А ведь я посылаю его на самое опасное дело...» Но иначе нельзя — долг выше жалости, а Подовинников — он знал — задачу выполнит, ни перед чем не отступит. Хотя Шпагину надо было уходить в другие взводы, он все говорил и говорил с Подовинниковым, словно оттягивая минуту прощания.
По траншее пробежал Арефьев, сильно наклонив свою долговязую фигуру и придерживая рукой каску, съезжавшую на глаза. Он остановился около Шпагина, с озабоченным видом потирая лоб, будто хотел сказать ему что- то очень важное, но никак не мог вспомнить, что именно.
— Шпагин, у тебя все готово? Танки проходят траншеи в девять тридцать... Плотнее прижимайся к танкам. Гляди, не отставай — голову сниму!
Его заросшее лицо осунулось и посерело — очевидно, он мало спал последние дни — и из-под низко надвинутой каски казалось суровым и злым.
— Все готово, товарищ капитан, ждем, — ответил Шпагин.
— Так, ждете, значит, — неопределенно проговорил Арефьев, беспокойно оглядывая солдат светлыми, водянистыми глазами, словно отыскивая кого-то. Шпагин так и не понял, что означает эта фраза — одобрение или порицание. — Дай-ка покурить! — Арефьев вырвал из рук Шпагина горящую папиросу, сунул ее в рот и побежал дальше по траншее.