Танк пошел петлять, уклоняясь от разрывов, но снежные фонтаны не отставали от него. Вдруг танк круто развернулся на месте и стал: снарядом сорвало правую гусеницу; развернутая, она широкой лентой валялась на снегу.
— Ах вы, сволочи фашистские! — выругался Шпагин.
Взвод, оставшись без прикрытия, остановился, залег. Только один Матвеичев продолжал бежать и вырвался далеко вперед. Шпагин приказал ему остановиться, но тот или не слышал команды, или сделал вид, что не слышит. Он бежал, не оглядываясь, делая броски из стороны в сторону и стреляя на бегу из автомата. Немцы заметили Матвеичева, начали бить по нему, и видно было, как полоса снега и пыли, вздымаемая пулями, перемещалась по земле за Матвеичевым.
«Погибнет, погибнет понапрасну...»
— Матвеичев, ложись! — кричал ему Шпагин, отчаянно свистел в свисток, но Матвеичев теперь, конечно, уже не мог его слышать. Видно было, что он сильно устал: он уже не бежал, не делал бросков в стороны, а шел быстрым шагом прямо на силосную башню.
Шпагин понимал, что происходит в душе этого солдата.
В первые минуты атаки, оглушенный и сбитый с толку гремевшими со всех сторон разрывами, он упал в снег и, придавленный к земле гнетущим, тошнотворным чувством страха, отсчитывал последние секунды своей жизни.
И тут Корушкин — низкорослый, совсем мальчишка, по возрасту годящийся ему в сыновья — на виду у всей роты схватил его за шиворот и поставил на ноги!
Для упрямого, самолюбивого Матвеичева это было непереносимым позором. Стыд за свое малодушие, желание нагладить свою минутную слабость словно кнутом гнали его теперь вперед.
В этот момент Матвеичев упал, и Шпагин потерял его из виду.
«Убило... Убило его... Ах ты, жалость какая... И зачем он так сделал, зачем?»
Шпагин готовил роту к последнему броску.
Верно выбрать момент для атаки — очень трудно, тут расчет идет на минуты. Дашь команду рано, когда люди внутренне еще не готовы, не собраны для решающей атаки — останешься один, никто за тобою не поднимется. Опоздаешь с атакой — упустишь момент, когда люди только ждут знака, толчка, чтобы броситься вперед, — люди закостенеют от страха, прирастут к земле, и тогда ты всех потеряешь от вражеского огня.
Все эти соображения бессвязно, отрывочно, с лихорадочной быстротой мелькали в мозгу у Шпагина.
И тут Шпагин снова увидел Матвеичева: тот неожиданно выскочил из воронки шагах в двадцати от башни, сбросил на бегу мешавшую ему каску, сильно размахнулся правой рукой и что-то швырнул в проем башни, откуда стреляла пушка, и тут же упал.
— Жив Матвеичев, жив! — закричал Шпагин и почувствовал, как радость горячей волной хлынула в грудь.
В башне раздался гулкий взрыв, из проема повалил черный дым. Пушка смолкла, немцы стали выбегать из башни и отходить к лесу.
«Вот когда надо атаковать!»
Шпагин поднял ракетницу и одну за другой выпустил две красные ракеты: это был сигнал общей атаки роты.
Солдаты Подовинникова одним броском преодолели пространство, отделявшее их от силосной башни. Немцы, отходившие к лесу, повернули назад: их остановил взвод Пылаева, поднявшийся навстречу широкой цепью; с другой стороны к башне подходили солдаты первого взвода.
На ровном заснеженном поле между деревней а лесом произошла короткая ожесточенная схватка; как гитлеровцы ни пыталась пробиться к лесу, через несколько минут последняя их группа. оборонявшая Изварино, перестала существовать. Изварино было взято.
Много вражеских трупов осталось лежать на свету вокруг башни, в самой башне противотанковой гранатой Матвеичев уничтожал несколько гитлеровцев, на круглом бетонном полу, огромном, как цирковая арена, кровь растекалась тускло блестевшими в полумраке лужами; несколько немцев было взято в плен.
Командир танка вылез из машины — он оказался таким большим и широкоплечим, что трудно было представить, как мог он уместиться в ней. — и стал разыскивать среди солдат того, кто уничтожил пушку.
— Если бы не он, продырявили бы фашисты мою коробку!
Матвеичева вытолкнули вперед, он был на голову ниже танкиста, и это смутило его. Но танкист обнял Матвеичева и стал угощать его «Казбеком». Он оказался хорошим парнем, немного грубоватым и шумливым. Он долго уговаривал Матвеичева идти к нему в экипаж.
— Ей-богу, Иван Васильевич, за неделю тебя стрелком-радистом сделаю! Сразу видно, что ты от природы лихой танкист, — разве тебе в пехоте служить?
Солдаты окружили Матвеичева и танкистов, не обращая внимания на разрывавшиеся поблизости снаряды: что значили они после того огненного шквала, через который она прошли сюда?