Наши части предприняли еще одну атаку, но безуспешно.
Наступление остановилось.
Длинным узким языком — его немцы насквозь простреливали артиллерийским огнем — вдавался клин наших войск в немецкую оборону. Где-то на правом обводе этого клина, на высоте 198,5, заняла оборону стрелковая рота Шпагина.
Высота 198,5 была ничем не примечательным местом: голое поле, покрытое глубоким снегом, с торчащими кое-где редкими кустами можжевельника. Но это место было на несколько метров выше окружающей его плоской равнины, и потому оно получило название командной высоты. В штабах удержанию этой высоты придавали важное значение. Если бы немцы отбили ее, они могли бы просматривать весь участок, занятый нашими частями, и обстреливать большую дугу нашего фронта. В кодах эта высота была засекречена под названием «Длинной», а солдаты попросту называли ее «Огурец» — на карте она действительно была походила на длинный, несколько изогнутый огурец. К югу и западу от высоты лежала низменная равнина, а за ней темнел редкий кривой сосняк, росший по болоту, куда наши части загнали немцев.
Фронт немецких укреплений проходил по северо-восточным скатам высоты и был направлен против наших частей, поэтому окопы пришлось рыть заново. Шпагин, низко согнувшись, перебегал от одного взвода к другому, намечал места окопов, торопил солдат: в любое время можно было ждать повой контратаки. Закоченевшими, негнущимися пальцами наносил он схему обороны на карту — ветер рвал ее, засыпал снегом — и беспокойно раздумывал, как лучше расставить силы: участок роты был растянут, людей не хватало, и огневые точки были разбросаны далеко одна от другой.
Укрывшись за насыпью из снега, солдаты лопатами, кирками, ломами, топорами долбили мерзлую, неподатливую землю. Работа продвигалась медленно, и Шпагину казалось, что солдаты работают неохотно, без напряжения. Он злился, и ругался, но дело было не только в том, что люди медленно рыли окопы, а и в том, что наступление задержалось, что Арефьев отвел его роте слишком большой участок.
Только в третьем взводе Шпагин немного успокоился: здесь дела шли успешнее. Пылаев подавал пример — он с такой силой опускал тяжелую кирку, что из-под нее брызгами летели искры, когда она попадала на камень; и солдаты работали дружно и споро, часть окопов была уже отрыта. Шпагин был рад, что не ошибся в Пылаеве — он все больше нравился ему.
— Высоту взял, — сказал он Пылаеву, — теперь крепко ее держи!
Тот откинул со лба мокрые волосы, устало улыбнулся:
— Удержать легче, чем взять!
Рядом со взводом Пылаева окапывался первый взвод. Шпагин заметил, что Мосолов то и дело бросает работу и, сгорбившись, беспокойно оглядывается по Сторонам.
— Ты что, Мосолов?
— «Костыль» вылетел, видите?
Мосолов поднял вверх указательный палец. В чистом бледно-голубом небе высоко кружил едва заметной сверкающей точкой немецкий самолет-разведчик, самый ненавистный солдатам. Замирающий, вкрадчивый рокот его мотора был еле слышен.
Шпагин следил сощуренными глазами за медленно летящим самолетом, который беспрерывно петлял, пырял и кружил в воздухе, спасаясь от разрывов зенитных снарядов, густо обложивших его со всех сторон.
— А как урчит-то: ласково, приветливо, словно кот мурлычет... — говорит Береснёв, поглядывая вверх из-под насупленных бровей. — Тут живо перестанешь хорошую погоду любить. То ли дело, когда метель кружит или дождь хлещет — ходи себе гоголем!
Вдруг Мосолов пригнулся еще ниже и замер, настороженно прислушиваясь:
— Тише... тише... летят!
Береснёв насмешливо поднял брови:
— Это тебе со страху показалось, солдат!
Однако вскоре и все услышали далекое, ровное, похожее на жужжание пчелиного роя, гудение большого числа самолетов и увидели на горизонте множество маленьких черточек, быстро увеличивающихся в размерах.
— Самолеты!
— «Юнкерсы» летят!
— С полсотни будет! — закричали солдаты.
Застучали зенитные пушки; небо, словно серым горохом, покрылось круглыми облачками разрывов зенитных снарядов.
— По самолетам — огонь! — скомандовал Шпагин, Команду подхватили, и по цепи покатилось:
— Огонь!
— Огонь!
— Огонь!
В траншеях поднялась оглушительная ружейная пальба. Выстроившись в огромную карусель, самолеты кружились над полем сражения, выбирая цель.
Один самолет вдруг стал падать, беспомощно вращаясь, и штопором врезался в землю на «ничейной» полосе. Трудно было определить, кто именно сбил самолет — зенитчики или пехотинцы, — но обрадовались все, и огонь стал еще ожесточеннее. Только когда головные самолеты перешли в пикирование, с вибрирующим свистом ныряя вниз, и первые бомбы, сотрясая землю, стали рваться неподалеку, солдаты укрылись в окопах и немецких блиндажах, а многие просто легли на землю.