— Слышь, соседко? Поди, из-за себя мучусь. Может, на роду мне написано, а?
— Сам тоже виноват.
— Сам, сам… Я ж, как приехал — в деревне-то на виду был… Мужиков-то всех война взяла. А я с фронта пришел: руки, ноги целы, медалей, хоть мешок наклади. У кого столько-то! Только вот одному начинать тяжело… Эх-ма. И у меня была невеста, от немцев не спаслась. Убили ее. Весь хутор сожгли, мол, партизан привечали… Я ведь до войны на Украине жил. Как узнал про горе, в ваши края — айда… А все еще забыть не могу… Такая же была моя Катя беленькая, как ты… В кузницу поставили… Я все по железу знаю. Куда там здешним! Ладно, хорошо. Раз председатель Михайло Захарович, покойничек, зовет — сделай сортировку. Сделал. Не хуже казенной — только лаку нет. Бабы веют, радуются. Думаю, сейчас обо мне на собраниях распишут — хороша машина-то! Мастер делал. А обо мне — малость поговорили и забыли. Ладно, хорошо. Председатель опять — сделай другую. А мне что — нанялся что ли. Отказал. С тех пор вижу, с народом немножко заело… Я на дыбы.
— Вида бы не подавали.
— Кого!.. Сам добавил. Прудик-то у нас не живой. Рыбачить за три километра ходим. Я и принес с Тобола живых окуней два ведра. Спустил. Думаю — приплод дадут. А развел кто — Фомич! Они через ночь кверху пузой выплыли… Надо мной и стали похохатывать… Не лезь, мол, никуда в одиночку. А что других ждать?..
Фомич закурил. Ветер дул крепче, Таракаша против ветра тихо бежал. Тяжелая, багровая туча, оседая до земли, закрыла всю степь, в середине ее беззвучно ломались молнии, Фомич опять начал:
— Потом из-за учителей порасстраивался. Кругом столько трав, зверей, птиц, а они ребят в классах томят. Выпустить бы на природу… Ладно, хорошо. Надумал — в избе зверинец. Лису изловил капканом, ежика принес. Хотел подрессировать и в школу отнести, чтоб там на уроках показывали. Надо, думаю, помочь им направить уроки. Ведь не грешно и учителям меня послушать. Нет, опять на язык попал… И пошло, поехало. А другой возьмет да скажет: «Чего, Фомич, из себя гнешь, живи как все…» Ничего я, соседко, не гну, душа просит… Зачем мы их одних оставили. Хоть бы сверху клеенкой закрыть. Грозой весь цвет прибьет.
— Все равно мертвые…
Он закрыл лицо руками, плечи под пиджаком тряслись. Я пожалел, что сказал. Сразу голова заболела, а в глазах опять поднялись белые и розовые деревья, над ним встал во весь рост с топором чей-то дикий, злой человек, не разобрать, что за лицо, что за глаза, а деревья глядят на него ясно, светло, не зная, что глядят на смерть, а верхушки пылают светлым огнем — и видно его со всех сторон. Сверкнул топор. Я вскрикнул — то гром ударил, у Фомича лицо бледное, глаза блестят.
— Эй, соседко, а молния их не ушибет?
Я сжался, в глазах опять взметнулся белый и розовый огонь, но топор застучал страшно, неумолимо, огонь покачнулся, погас, а топор все стучал, сверкал белым железом, потом вдруг далеко зазвенели колокольчики, сначала тихо-тихо, потом светлым пронзительным звоном, который рос все шире, шире, пока я не задохнулся. Открыл глаза. От дождя бежали в деревню высокие длинные кони, у каждого на шее — по колокольчику. Таракаша заржал. Кони остановились, обернулись в нашу сторону, тоже заржали, потом серый огромный конь, видно вожак, пригнул задние ноги, взмахнул хвостом — и рванулся снова вперед — враз ударили колокольчики — Фомич вдруг привстал, сдавил поручни у ходка, щека у него дергалась, ресницы метались, а он все смотрел туда, куда скрылись кони. Еще долго колокольчики гремели.
Подъехали к избушке. Я зашел в нее, а Фомич стал заставать коров в загон. Только застал, ударил ливень. Вначале он был белый, с градом, потом перестал. На смену пришел реденький дождичек и сеял до утра.
Ночь была страшной. Фомич в углу ворочался на соломе, только к нему сон спускался — начинал стонать, кричал. Слова вылетали короткие, не понять. Я еле заснул. Проснулся от голосов. Говорили за стеной, с потолка капало. Не знаю, что было там с Фомичом. Он не говорил, а почти кричал, захлебывался, тогда голос переходил на визг, но его перебивал ясный басок. Рядом зашумела машина, фары пролились по окнам, в избушке стало светло, как от молнии, потом погасло. В дверь Фомич забежал и сразу ко мне.
— Кто был-то! Кто был-то!
— Ну кто?
— Прохор Михайлович приезжал, председатель. Лично ко мне! Я его давно знаю. Михаила Захаровича сынок. По отцу пошел, молоток. Ну что ты, соседко! Ах ты, ядрена кляча. Давай вставай!
— Зачем?
— Зачем, зачем… Ко мне приезжал! Нарошно ко мне. Про горе говорили. Ах ты, ядрена кляча, сад будем заводить в колхозе! И меня — туда!.. И за пастьбу, узнал, премию дали… Завтра получу.