И другая беда в Ваське сидела — не хотел он учиться: еле в шестой класс перелез и на том давно кончил.
Вспомнил об этом дед, и глаза потухли.
— А полынь к чему? — пытал Васька.
— Это к препятствию… Да не горюй — ласточки передолят, — совсем смирно добавил дед и отвернулся.
Слова его Ваську зачаровали. Весь день о них думал, да и работа выпала легкая — отвез дояркам с дальней фермы лектора из города и поставил машину. Вечером в клуб собрался, гармошку бросил за плечо. Только вышел в ограду — почтальонка Верка сует телеграмму. На адресе — Василию Петровичу Гилеву.
— Распишитесь в полученьи, Василий Петрович, — сказала Верка, хихикнула, закрыв рот ладошкой.
Сомлел Васька. Первый раз в жизни получил телеграмму. Сжал ее в кулак, она стала как уголек, — пальцы напряглись и горели. Вдруг Верка стала серьезной.
— Поди, от девчонки? Неуж кто-нибудь любит?..
Молчал Васька, а она злилась:
— Кто-то нарвется же на тебя, соберет беды…
Ушла, оставив в ограде хитрый запах духов и пудры. Васька носом шмыгал, на месте топтался, лицо закаменело — обиделся на Верку. Раскрыл телеграмму. «Встречай с электричкой сегодня. Катя». Плеснулось в глаза сиянье, захотелось бежать куда-то.
Выскочил в улицу и поразился: везде сонно. Снег начинался. Падал на землю тихо, подолгу вверху кружась белыми метляками. Садился на тополя, на крыши, и на глазах уменьшались деревья, дома. Снег кружился, и тополя кружились, и дома уходили куда-то медленно, чудно, сливаясь друг с другом, в окнах огоньки мигали, то разгораясь, то затихая, и не было нигде луны. Посреди улицы, пустой, сонной, Васька сжался от чудной мысли — ведь Катя — его невеста. Он никогда так не думал, а сейчас подумал. Катя — его невеста, раз дала телеграмму, раз зовет его встречать, раз едет к нему и сейчас, поди, сидит одна в длинном вагоне, тоскует о нем, о Ваське, а может, дремлет и к его плечу жмется, целует в горячие губы, плачет и опять целует, называя его всяко, ласково, как только можно невесте, и не хочется ей просыпаться, чтоб не потерять Ваську. Как подумал об этом, стал вырастать в нем другой человек, могучий, веселый, которому стало жаль всех людей на свете за то, что у них нет Кати, нет такой телеграммы, а, значит, и нет ничего.
Но по лицу настоящего Васьки прошло смятенье. Он вспомнил свое последнее письмо к Кате, дорогие слова, обещания, и стало ему очень плохо.
Встретил он Катю недавно, когда возил зерно в город на элеватор. Катя сидела в маленькой белой конторке, проверяла пшеницу на влажность — там он ее увидел и встречал в день по два раза. Но кончился хлеб в колхозе — не стало в город пути. Писал письма. А в последнем написал, что скоро, совсем днями, поступает в заочную школу и на курсы по баяну, что выпросил в правлении на дом лесу и уже сруб стал катать, а рядом огородил палисадник, посадил там шесть яблонь, много малины и много сирени. Все это ради Кати: и школа, и баян, и дом, и кусты сирени. Вспомнил о своем письме Васька — глаза зажмурил и понял, что он совсем подлый, отчаянно подлый. Сейчас нужно было решить, как жить дальше, ведь обо всем в письме он нахвастал, чтоб привязать к себе Катю, поглянуться сильнее, — и она ему верит, и любит, и вот уже едет. Едет к новому, хорошему Ваське — ему стало страшно. Но другой человек, могучий, веселый, распирал изнутри, стучал ногами, смеялся, хотелось ему бежать куда-то.
До станции семь километров, через два часа — Катина электричка. И побежал Васька. Кончилась деревня, пошла степь. Тихо в степи, шаги раздаются гулко. Дорога падает в балки, проваливается в овраги, и там, где-то сбоку, шумит вода, пахнет прелью, идет из-под ног теплая сырость, как в канун весны и цветенья. Кружится снег. От него совсем тихо, слышней сбоку ручьи и кажется, что на дальнем бугре стоит Катя в белом, к себе зовет. Напряг глаза: Катя стала ясней, но голос ее не слышен. Подошел ближе — она отодвинулась, и видно, что смеется, играет ресницами, платье колышется, и кажется, что Катя куда-то плывет.
Васька вскинул гармошку. Заиграл. Катя двигалась впереди, слушала, но нельзя ее догнать, дотронуться, и скоро растаяла Катя в белой мгле. Снег сильней повалил, Васька громче заиграл, но выходило несбыточно, грустно, потому что все думал о том письме, из-за которого, видно, и влюбилась в него совсем Катя. Чем сильней думал, тем больней было. Не выдержал — крикнул: