Таким образом, «Прогулка» и «День каникул» — своего рода диптих, или, если угодно, две главы единого повествования. В них можно увидеть зародыш будущего романа, строящегося по общим законам художественного метода Адамештяну.
Героиня «Тети Вики» (1981) связывает рассказ с главным романом Адамештяну. Здесь тот же прием: сопоставляются точки зрения, и рождается щемящая атмосфера жизненной правды. Аккумуляция фактов вызывает напряжение, которое, впрочем, никак не разрешается или разрешается за рамками повествования. Конфликт словно уходит в песок.
В чистом виде подобный прием регистрации событий повседневности, никак не комментируемых, демонстрирует рассказ «В пригородном поезде» (1984). Здесь отсутствует нарастающее напряжение, свойственное предыдущему, здесь нет даже градации, иерархии фактов. Все одинаково важно или равно ничтожно. Персонажи предоставлены самим себе, их разговоры словно списаны с магнитофонной ленты. Не существует интриги, нет кульминации, нет развязки, как нет, впрочем, и действия, единственной целью становится подлинность.
Поэтика этого рассказа сближает писательницу, вошедшую в литературу в 70-е годы, с молодыми румынскими прозаиками, заявившими о себе в 80-е. Если между 1966 и 1980 годами румынская проза дала большие реалистические романы, психологические и социальные, с ярко выраженной авторской позицией, то в последнее десятилетие большинство молодых писателей тяготеет к короткой прозе, к линейному повествованию, представляющему собой будто сколок с жизни. Я читал в одном американском журнале, что в США и в других западных странах оживился интерес к подобному очерку нравов. Мне кажется, Габриэла Адамештяну тоже идет по этому пути.
ТРЕВОГА
Породненные привычкой, они вечерами раздевались рядом. Рассеянно и равнодушно, при свете, не вспоминая о минутах страсти. Столько лет, проведенных бок о бок, яростное внимание к вещам, которые медленно, с трудом наполняли уютную тишину их новой двухкомнатной квартирки… В дешевом сиянии зеркала, купленного в кредит, криво отражалось всякое движение их тел, чуть поддавшихся времени: ее фигура, стандартизованная прямыми линиями, будто специально предназначенная для дорогих свитеров и короткой габардиновой юбки; его — немного отяжелевшая, округлившаяся, пригасшая в движениях. Не стало уже былого трепета, когда, сойдясь по мановению, привычно, заученно соединялись тела, настолько привычно, что не различить было в этом слиянии границ и запаха собственного тела.
— Ты не узнавала, что там с телефоном? Заявление валяется уже полтора года… — крикнул Дину из дальней комнаты.
Она не ответила. Зажатая в голубых тисках ванной, она беспокойно терла лосьоном расширенные поры лица. Потом нетерпеливо стянула через голову липкую комбинацию и дрожащими пальцами еще раз ощупала распухшее плечо. Что-то затаилось в глубине ее существа, ледяным ужасом сковало кровь, и в ночной темноте, глядевшей сквозь высокие окна, она забивалась в подушки, обхватив руками свое, будто не ей принадлежащее тело…
Несколько минут все же витала над ними нежность — бледный отзвук их близости. Мимоходом она наклонилась к дочке. Надо укрыть ее, долго ли еще девочка будет раскрываться по ночам? — подумалось вскользь, и она снова заглянула в ее личико, радуясь и удивляясь, что появилась на свет — и откуда? — что существует здесь, рядом, эта живая связь между ними, что можно взглянуть на эти сомкнутые сном веки, на маленькие ручонки, вцепившиеся в подушку.
— Я, кажется, спросил тебя о чем-то, — крикнул он; голос как будто ближе. Хлопает дверца шкафа — отыскивает бритву. — Но ты взяла за моду не отвечать, когда тебе не нравится…
— Что же я могу ответить, у меня просто не было времени пойти, — сказала Марта и сама удивилась мягкости своего голоса: от раздражения перехватывало дух; и тут же услышала свой пронзительный крик: — И вообще не понимаю, почему и это должна делать я… если ты хотел, чтобы это сделала я, надо было прямо сказать, в конце концов, одним делом больше; не хочешь — честнее так и сказать: не хочу, а ты…
Что-то утрачено, подумала она, утрачено — неужто навсегда? И еще пока кричала, опять накатилась эта трусливая тревога, снова толкавшая ее к нему, но из ванной уже донеслось жужжание бритвы; сказать ему сейчас, решила она, нет, надо было сказать раньше… От жужжания гудела вся квартира, и Марта, переполненная страхом и смутной неприязнью, которая нарастала с каждой минутой и тоже толкала ее к нему, понимая, что сейчас не время, и ненавидя эту мягкую пижаму, облегавшую его самоуверенное тело, сжатые в напряженном внимании губы, глаза, прикованные к зеркалу, направилась в ванную.