По дороге, от скуки, они разговорились о происходящем, о будущем, о том, как теперь изменится жизнь. В общем, обычные разговоры последних недель, но их взгляды часто расходились и начинались жаркие споры. Поспорили, погорячились и помирились, какой смысл обижаться? В первую минуту молчания Моррис хотел что–то сказать и прекратить детское упрямство, но не сказал. Ни в чем себя виноватым он не считал и не хотел давать Джил повод думать, что таким образом признает ее правоту. Она сама стала слишком рьяно отстаивать свое мнение, а он, кстати, ей даже не противоречил и лишь высказывал свои сомнения. В любом случае, ей тоже полезно научиться выслушивать мнение других людей, даже если она не согласна.
Зачем глупо портить друг другу настроение? Разве это принципиально для них или их жизни? Вначале он пожалел, что сразу не обратил ненужную ссору в шутку, но сейчас, с каждой последующей минутой, все меньше и меньше хотел мириться сам. Так он вечно будет вынужден обращать все в шутку, забывать о собственном мнении и не иметь возможности его высказать. А о чем тогда говорить? Вот они и молчат.
А может, это вовсе и не шутка, а именно такое мировоззрение. Они разговаривали о демографической обстановке в мире и выработке новых подходов к ее анализу. Старые взгляды и подходы больше не годятся, причем нужны общечеловеческие принципы планетарного масштаба вне зависимости от страны или национальности. Слово за слово, и Джил горячо доказывала необходимость жестких законов, вплоть до принудительной стерилизации. Моррис считал, она утрирует и упрощает проблему.
— Ты ученый! Должен оперировать фактами, а сейчас лицемеришь, не называя вещи своими именами. Разве лицемерие приводило к чему–либо хорошему раньше? А теперь и тем более. Возможно, раньше оно являлось необходимостью жизни. Дураков много, избавиться от них сложно, да и нужно ли? Все время появлялись новые, никто не хотел с этим бороться, многие даже пользовались их наличием, но теперь–то все должно измениться. Теперь у каждого есть возможность рано или поздно набраться ума, а защита от «дурака существующего» и «дурака будущего» необходима, как никогда. Иначе они разрушат все то, что дарит нам бессмертие.
— Ты перегибаешь палку. Не мы ли рассуждали об отсутствии у кого бы то ни было прав распоряжаться жизнью? Поэтому подарили бессмертие всем людям, без исключения! А сейчас …
— Да, это так! Но мы говорили о праве на жизнь, праве людей на бессмертие, на то, что оно дает людям. Это не имеет никакого отношения к предотвращению распространения бессмертия на продолжение вечного идиотизма уже и в новом мире. Да! Если кому–то пока ума не хватает, то его надо остановить. Ты же не доверяешь трехлетнему ребенку управление самолетом, принимать решения, но не запрещаешь ему в будущем стать пилотом. Всему свое время.
— В принципе, я согласен, но …
— Что, но? Ты хочешь ребенка? Я имею в виду не нас, а вообще? Сколько? Когда?
Моррис не был уверен, что ему нужны дети. Наверное, когда–нибудь, да, но не сейчас. Тем более теперь. Может лет через… много. Одного, может двух. Надо сначала наладить свою жизнь, определиться, столько возможностей. Ребенок не игрушка. С ним надо заниматься, воспитывать, проводить много времени, развивать его. Опять же образование, финансовое положение многое определяет. Факторов много, он об этом еще не размышлял.
— Правильно, только наоборот, ты как раз уже думал, и очень серьезно. Тебе важно, каким он вырастет, то есть, тебе не все равно. Ты берешь ответственность на себя не распространять идиотизм. А как насчет тех, кому подобные мысли даже в голову не приходят? Плодятся, как кролики и еще жалуются на жизнь! Это я самый простой пример…
— Да, но все это не гуманно и …
— Не гуманно? Не гуманно, когда общество устраивает такая ситуация! Не гуманно обрекать их, и нас тоже, на жизнь, когда эта ситуация не меняется из столетия в столетие. Не гуманно и лицемерно видеть толпы никому не нужных детей и лицемерно позволять появляться новым и новым, возлагая ответственность на их придурковатых родителей и ожидая, что они вырастут другими. Даже не сейчас, а десятки лет назад, не гуманно и лицемерно было осуждать Китай за их жесткую и безжалостную демографическую политику по ограничению рождаемости, вместо того чтобы сказать им «спасибо», за то, что только четверть планеты китайцы, а не все ее население. Все, что я хочу сказать, это то, что сейчас каждый получил шанс, но мы должны убедиться в его правильном использовании, а не выбросить на ветер. Моя жизнь и твоя ничуть не менее ценна. Я не хочу, чтобы ее загубили идиоты.
Дискуссия принимала все более эмоциональный характер, с привлечением личных примеров для убеждения в своих умозаключениях. Моррис не удержался и сказал, что в таком случае, если отбросить лицемерие, то общих законов не надо вообще, ведь выживать человечеству, как виду, уже не надо. Проще действовать, как он слышал по радио, когда в разных странах начались попытки захвата территорий и власти по национальному или религиозному признаку. Какая разница?
Джил злилась и не могла понять, почему он не видит разницы и отсутствие противоречий в ее словах. Если отбросить лицемерие, то потому в тех странах все это и происходит, что всем пока все еще управляют дураки. Ее идеи, точнее, раньше она считала, это были их общие с Моррисом идеи, должны в конечном счете предотвратить подобные инциденты.
— Тогда, если отбросить лицемерие, то дети, они вообще обуза, и не нужны! — хотел упрекнуть ее Моррис возникшим ощущением противоречий у него самого.
— Может, и так!
— Твои идеи… Такое же навязывание диктатуры и управление жизнью, как тех бессмертных, с которыми ты так рьяно боролась. Чем ты сама теперь от них отличаешься?
— Вот именно, ничем! Я теперь такая же бессмертная, и нам надо думать о жизни на многие столетия вперед, чтобы в один не очень прекрасный день не остаться у разбитого корыта.
— А это не лицемерие? Ты говоришь не о нас, не о жизни, а о себе.
— А ты нет?
На этом их странный спор закончился. Дальше спорить не имело смысла. Наверное, он не имел смысла изначально. Весь спор был не о бессмертии, а о том, что человек не может быть вечно счастлив. Возможно, им стоило раньше выбраться в город… Размышления Морриса не приводили ни к чему, кроме появления все более и более противоречивых эмоций у него самого.
Моррис отвлекся от своих невеселых мыслей, увидев предупреждающие знаки и барьер, преграждающий дорогу, как при ремонтных работах. На нем висел указатель «объезд» и большой щит со схемой объезда, нарисованной от руки. Справа, в сторону стрелки указателя, начиналась узкая асфальтированная дорога, намного хуже, чем шоссе, по которому они ехали.
— Ничего не понимаю. Какой объезд? Тут скоро должен быть мост через реку. Я не помню на карте другой дороги, — Моррис остановил машину перед знаком и крутил головой по сторонам.
Только сейчас он обратил внимание, что за все это время они не встретили на шоссе ни одной машины.
— Может, с мостом проблема и есть, — оживилась Джил, тоже радуясь возможности прекратить молчанку и их первую, ничем не обоснованную ссору.
Она достала карту, и они вместе нашли на ней место, где находились.
— Вот видишь, река, в ее изгибе город, куда мы едем. Вот наша дорога, мост и, да, есть маленькая дорога в объезд. Только она идет вдоль реки. Это не объезд, это целый круг километров на сто!
— Нам бензина хватит?
Моррис посмотрел на приборную доску и утвердительно кивнул головой.
— Хватит еще километров на двести, но мне все равно это не нравится, слишком большой крюк. Смотри, где дорога выходит обратно на шоссе. Нам придется много возвращаться назад, а тут до города всего несколько километров. Как думаешь, плюним на знаки, съездим и посмотрим?
Джил с радостью согласилась. Она устала сидеть в машине, и перспектива сильно удлинить маршрут ей тоже не понравилась, а тут приключение, посмотреть, что с дорогой случилось. Машина сильно накренилась на один борт, пока Моррис объезжал заграждение по обочине. На всякий случай, он решил не торопиться и по дороге продолжил вести машину не быстро. Через пару километров они увидели стоящий на встречной полосе микроавтобус. Моррис подъехал и остановился напротив него проверить, не нужна ли помощь и спросить, что там впереди и почему закрыта дорога. Ни в микроавтобусе, ни вокруг никого не оказалось. Осмотрев машину, а заодно размяв ноги, они убедились, что он не заперт и давно брошен, судя по пыли, налетевшей в салон через приоткрытое окно.