Хэнк взглянул на статуэтку и увидел то, на что она смотрит. Она смотрит в прошлое. Она указывает на неумолимо убегающее время. Кого он пытается обмануть? Вся эта суета имела смысл хотя бы месяца два назад, а не сейчас.
— Хэнк! Я звоню тебе каждые две минуты! Мне срочно нужна твоя помощь, — Грег не скрывал негодования в своем голосе и жестах. — Не самое удачное время выключать телефон. Крис тоже не отвечает. Вы что, сговорились? Как хочешь, но ты должен с ним связаться! Его группа ушла вчера поздно вечером, без всякой смены. Взяли и тихо ушли. А если и придут, то я никого за периметр карантинной зоны не пущу. Я снимаю с себя ответственность за последствия, если на нас опять нападут. Ты что молчишь, я с кем разговариваю?
Грег стоял перед Хэнком и недовольно ждал ответа. Все свое время он проводил в укреплении территории «HR», организовал карантинные зоны и даже правила перемещения внутри зданий. Никто его об этом не просил, но и не мешал. Наверное, он сам понимал бессмысленность этих действий, но продолжал концентрироваться на мерах по предотвращению повторения проникновения посторонних, пытаясь игнорировать настоящего врага. Он все еще надеялся услышать хорошие известия от Роя.
— Извини, Грег. Вышел подышать воздухом, задумался. Коньяк будешь?
Грег не пошевелил даже бровью и в упор смотрел на
Хэнка.
— Грег, не волнуйся ты так. Садись. Они не придут. Хэнк опустился на скамейку, взял яблоко, разрезал его на четыре части и положил на блюдце. Он взглянул на вертолет и уточнил, кивнув головой в его сторону:
— Я имею в виду, что никто не придет. Да, я говорил с Крисом. Вчера ночью поступили первые пациенты, а к утру все больницы были уже переполнены.
Грег опустился рядом на скамейку и взял четверть яблока. Он осмотрел его со всех сторон и положил обратно на блюдце.
— Значит, все–таки началось и у нас. А если Рой ошибается? Я могу управлять вертолетом, мы давно могли улететь.
— Н–да, могли. Только Рой не ошибается. Я с ним тоже разговаривал. Вирус распространился и заразил всех раньше, чем мы смогли это определить. Единственный шанс успеть разобраться был здесь. И он разобрался. Только ничего другого не успеет. Теперь цикл настройки вируса завершится, где бы мы ни находились, это только вопрос времени.
Хэнк не знал, что еще сказать. Его губы исказила кривая улыбка.
Смешно. Рой создавал бессмертие только для себя лично, не желая им делиться с людьми, но его никто не послушал, и постепенно в мире становилось все больше бессмертных, даже еще до Морриса.
Джо стремился создать управляемую им смерть и контролировать весь мир, но лишь помог Моррису создать идеальный механизм ее бесконтрольного распространения и стал одной из первых жертв.
Моррис мечтал подарить людям бессмертие, но в слепом желании любой ценой достичь цели и завершить свою работу он использовал вирус, уже начавший цикл настройки, чем открыл возможность ему настраиваться на ДНК, пораженные вирусом «Джо», и создал универсального убийцу.
Смешно.
Джо хотел жить, убивая других, и теперь умирал сам. Моррис готов был пожертвовать собой, но умирали все, а он оставался бессмертным. Рой не желал ни добра, ни зла. Пожалуй, он оставался при своих желаниях, за исключением того, что навечно мог застрять наедине с единственным человеком, кому когда–то пожелал смерти.
Смешно.
Хэнк не смеялся, а только криво улыбался. Немного першило в горле. Он поперхнулся и кашлянул. Поленившись лезть в карман за носовым платком, Хэнк сплюнул рядом со скамейкой слюной, слегка окрашенной в розовый цвет.
76
Руби открыла глаза. Для этого ей пришлось приложить усилие к векам и даже потянуть кожу щек немного вниз, чтобы разлепить ресницы, смерзшиеся от застывшей на них влаги слез. Она попробовала протереть глаза, но грубый шов тыльной стороны горнолыжной перчатки больно царапнул бровь. Руби сняла перчатку. Она смотрела на ладонь своей руки и ощутила, как она постепенно начала мерзнуть. Теплый пар бесшумного выдоха окутал руку, немного ее согревая. Подойдя к большой ветке дерева, украшенной всего несколькими стеклянными шарами, она дотронулась до их холодной призрачной прозрачности.
Руби закрыла глаза. Много лет назад они с Сарой провели выходной на горнолыжном курорте. Стоя под ветвями деревьев, заваленных снегом, они любовались их красотой рождественской открытки с разноцветными кристалликами льда, играющими на солнце. Пастораль красоты, тишины и чистоты навевала ожидаемое желание вернуться сюда еще раз. Наверное, как и многие другие туристы, они мечтали и строили планы вернуться сюда на Рождество, чтобы провести его в этой красоте, а не в окружении мертвых декораций под искусственным снегом. Руби дергала за ветки, и на них обрушивались маленькие снегопады. Они начали возиться, упали и перекатывались в сугробах снега. Вскоре снег был везде, попал за шиворот, набился в рукава, забрался под перчатки и таял на лице. Руби не могла справиться с Сарой и вскочила на ноги. Она сбросила перчатки, лепила снежки и забрасывала ими Сару. Отвечать Руби тем же Сара не стала, она легко уворачивалась от снежков и любовалась резвящейся Руби. Мокрые от снега руки стали быстро замерзать, но перчатки затерялись где–то в глубоком снегу. Тогда Сара взяла маленькие замерзшие руки Руби в свои и согревала их своим дыханием. Казалось, жар ее губ передавался рукам Руби и от них тоже пошел пар.
За последний год Руби ни разу об этом не вспомнила. Не вспоминала и в прошлом году. Она только помнила, что они ни разу вместе Рождество не встретили. Она помнила много бессмысленных вещей, совсем не тех, о которых стоило помнить, и которые не давали ей наслаждаться жизнью, требовали добиваться непонятных целей, заставляли бороться непонятно за что.
Руби открыла глаза. Они снова стали влажными. Чтобы вытереть слезы, она неосторожно взмахнула рукой и задела ветку, которая чуть не упала со стола. Одна из игрушек не удержалась, петля ее крепления соскользнула, и шар разбился о бетонный пол морозильной камеры. Втайне от Роя, Руби в одиночку перетащила все ее содержимое в соседнюю камеру и попыталась украсить в рождественском стиле. Она даже воспользовалась пульверизатором, чтобы распылить воду мельчайшими капельками, и теперь все стены, потолок и даже стекло двери искрились в лучах лампы настоящим инеем. Ей очень хотелось создать иллюзию настоящей зимы. Она забыла, почему во всем винила Сару, почему ощущала себя жертвой, почему считала себя лучше нее. Она не хотела больше вспоминать о незаметно появившейся отраве обиды, которой раньше не было. Она забыла и не хотела думать о себе, о том, что давно ничем не отличалась от Сары. Когда–то все было по–другому. Тогда Руби была счастлива любому событию, тому, как оно было, без претензий. Совсем не так, как в последние годы, когда Руби стала добиваться своего счастья для вечного будущего любой ценой. Почему она тратила время на глупые обиды, вместо того чтобы радоваться жизни? Теперь, когда время вновь неумолимо тикало, она горько об этом сожалела. Вместо того чтобы наслаждаться теми минутками, которые у них были, которые они могли провести вместе, она рассуждала лишь о себе и своих обидах. Теперь все это казалось туманом, из которого ей удалось выбраться и понять, что она не одна пребывала в этом заблуждении. Теперь, когда секунды тикают, Руби знала, что Сара тоже плутала в этом тумане, может, так в нем и осталась.
Руби закрыла глаза. Она увидела недоумение и любопытство Сары, когда привела ее в подвал с морозильными камерами и указала на приготовленную теплую одежду. У Сары вырвался возглас восхищения и удивления, когда они вошли в слепящую белизну камеры с небольшим столом, горящей свечой и шампанским в маленьком сугробе инея, а не ведре со льдом. Они встречали Рождество без Рождества. Они снова весело болтали, смеялись. Они рассматривали старые фотографии, вспоминали старые истории. Это длилось вечность. Это могло длиться вечность. Часы тикали, и они начали уставать, и мерзнуть… Сара не знала, как сказать, но иллюзия начала исчезать. Руби знала это. Она достала бутылку любимого вина Сары и немного долила ей в бокал. Сара молча пила, смотрела на погрустневшую Руби и, не удержавшись, зевнула. Ей вдруг очень захотелось спать. Она попыталась встать и не смогла. Руби подошла к Саре, присела на корточки, взяла ее руки в свои и согревала их своим дыханием. В ее глазах стояли слезы.