— Ну, чего уставились? — подгонял их Теаген. — Берите его с двух сторон и тащите. Не бойтесь, он вас не сожрет, у него вон челюсти веревками свя-заны.
Но это не придало матросам смелости. Все понимали, что крокодил может и хвос-том любому раздробить кости. Матросы мялись возле крокодила в нерешительности, пока кормчий не предложил вкатить крокодила вместе с повозкой на корабль и уже на палубе вывалить его в корыто. Так матросы и сделали. Крокодил плюхнул-ся в корыто и недовольно зашевелился в своем новом тесном жилище.
— Надо ему веревки развязать, — сказал Марк.
— А может, лучше в Риме? — предложил Глазурий, опасаясь освобожденных челюстей Суха.
— А кормить мы его как будем?
— Потерпит.
— Нет уж, — сказал Марк, — кормить я его буду до отвала. Так спокойней.
— Да что вы мудрите, — заговорил Теаген, — придет египтянин Трифона, пусть он его и развязывает. Эй, Трифон, — окликнул Теаген проводника, — скоро там твой разжалованный жрец придет? Может, ты сбегаешь за ним, поторопишь?
— Сам придет, — отозвался Трифон, — никуда он не денется.
Говоря о разжалованном жреце, Теаген имел в виду Рахонтепа. Когда Ценцилиан покинул «Кентавр» и поспешил в дом номарха, чтобы с его помощью заполучить ручного крокодила. Марк и Теаген призадумались над тем, а кто же будет уха-живать за Сухом? Кто будет его кормить, открывать ему пасть, заставлять показывать все те трюки, на какие тот был способен, и, наконец, кто будет его лечить, если он вдруг заболеет? Для всего этого им нужен был знающий человек. Иначе и смысла не было брать с собой крокодила в Рим. Марк обратился за советом к Трифону, нет ли у него на примете какого-нибудь знатока крокодилов. Трифон покопался в памяти и назвал имя Рахонтепа, бывшего жреца Себека. Сейчас он жил на окраине Крокодилополя и занимался врачеванием. Трифон познакомился с ним, ког-да он еще состоял при храме. Но жреческая карьера ему не удалась. Рахонтеп был слишком падок до плотских удовольствий и любил таскаться по кабакам и хар-чевням. Все были жрецы как жрецы, пьянствовали и развратничали в стенах храма, а этого просто тянуло в разные притоны, где он засиживался до утра.
— Ну что ты все время лазишь по этим кабакам? — говорил ему как-то раз Херемон, не в силах уже терпеть ночные похождения Рахонтепа, которые пятном ло-жились на все жречество. — Тебе что, мало своих девок в храме? Вон, ходи к лю-бой каждый день, если тебе так невтерпеж. Только нас не позорь. Я не хочу, чтобы про нас говорили, будто здесь в храме одна пьянь собралась.
— Да не нервничай ты так, — по-свойски отвечал ему Рахонтеп, — никто никого не позорит. С чего ты это взял?
— Не позорит?! — воскликнул Херемон. — А кто вчера в «Похотливом сфинксе» со шлюхами песни орал? Скажешь, не ты?
— Ну я, ну и что? Ты думаешь, я просто так с ними там сидел? Ничего подобного. Я приобщал их к нашей вере. Одна из них уже сегодня приходила воздать хвалу нашему богу.
— Что ты мелешь! Эти шлюхи приходят тебя соблазнять, а не воздавать хвалу. В общем так, Рахонтеп, мне это надоело, еще раз повторится такое паскудство, посажу тебя в архив храма папирусы переписывать. Ты меня понял?
Рахонтеп, конечно, возмутился такой неоправданной, по его мнению, строгостью, но Херемон остался непреклонен. Какое-то время Рахонтеп держал себя в руках, но в один прекрасный вечер не выдержал и вновь заглянул в пресловутый «Похотливый сфинкс». То, что произошло потом, Рахонтеп не любил вспоминать. Напившись до безобразия, он разбил нос одной из танцовщиц, как раз той, что недавно со слезами на глазах клялась ему в верности Себеку. Но ее верности хватило лишь на одну ночь, а потом она потребовала с пристававшего к ней Рахонтепа деньги, потому что отдаваться задарма, пусть даже и жрецу Себека, она не собиралась. Рахонтеп напомнил ей о ее клятвах быть всегда верной Себеку и во всем ему подчиняться, но она лишь рассмеялась жрецу в лицо, обозвав Рахонтепа крокодильим болтуном. Тогда разгневанный Рахонтеп покарал вероотступницу ударом кулака в нос. Но безнаказанным его безобразие не осталось. Слуги Фрасибула накинулись на жреца и долго пинали его на полу ногами, чтобы впредь он не втягивал в свою крокодилью секту танцовщиц, а как и все платил за их любовь монетами, а не словоблудием.
Наутро Рахонтеп появился в храме весь в синяках. Там уже знали о ночном происшествии в «Похотливом сфинксе», и Херемон, чье терпение, наконец, лопнуло, передал ему через служителей, чтобы Рахонтеп прямиком шел в архив и брался там за переписку папирусов. Беспечные денёчки для него закончились. Унылый Рахонтеп побрел пачкать руки в чернилах.