Следуя приказаниям вольноотпущенника, тюремщики оставили Марка в покое, и чтобы он быстрее поправился, посадили к нему в камеру Рахонтепа.
Памятуя о «Крыльях Пегаса», Рахонтеп неустанно хлопотал возле Марка, при-меняя все свое искусство врачевания. Допросы не прошли для Марка даром. Три дня провалялся он в бреду и горячке. Рахонтеп вытирал его пылающее жаром тело влажной тряпкой, поправлял повязки на его ранах и кормил Марка, как ребенка, из собственных рук.
На четвертый день Марку стало легче, и даже Тонгилий порадовался его выздоровлению. Тонгилий приходил к Марку в камеру, чтобы узнать, не сдох ли он еще. Марк в первый раз крепко заснул спокойным сном, и Тонгилий, взирая на его покрытое синяками и струпьями лицо, остался доволен лечением Рахонтепа.
— Мне нужно, — сказал он египтянину, — чтобы через неделю Марк бегал как олень.
— Это трудно будет сделать, — задумчиво ответил египтянин. — С такой кормеж-кой он вряд ли так быстро наберется сил.
— Что, мало кормят?
— Да, маловато, — сетовал Рахонтеп. — Всего лишь миску бобов в день дают.
— Что?! — воскликнул Тонгилий. — Целую миску! Да вы тут жируете! Другие эту миску по три дня не видят и не жалуются, — Тонгилий пристально посмотрел на оторопевшего египтянина. — А ты случайно не съедаешь его порцию? — подозрительно проговорил Тонгилий. — Что-то мне кажется, у тебя щеки потолстели.
И Тонгилий схватил Рахонтепа за щеку.
— Смотри, какие жирные, — произнес он, оттягивая щеку египтянина. — Признавайся, ты своего дружка объедаешь?
— Кто? Я? Да у меня и в мыслях такого не было, — оправдывался египтянин. — Я даже свое ему отдаю.
— Не ври. Если бы ты отдавал, мне бы вообще не за что было у тебя схватиться. А тут вон какая хомячья щека, хоть высмаркивайся в нее.
Тонгилий потрепал Рахонтепа за щеку и отпустил.
— Ладно, — заговорил он вновь, но уже не столь сурово, — я прикажу, чтобы вам давали больше еды. Пусть он жир нагоняет, — кивнул Тонгилий на Марка. — Для императорских львов мне не жалко.
— А его, что, отдадут на растерзание львам? — спросил египтянин.
— Да, а ты что, не знал? Думаешь, мы для шлюх его бережем? — засмеялся Тонгилий. — Если бы не львы, он бы уже давно на крюке висел. Тебя, кстати, тоже на арену бросят.
— А меня за что?! — воскликнул Рахонтеп. — Я же во всем сознался!
— А ты бы у меня и так во всем сознался. Или сомневаешься? — бросил ему Тонгилий и захлопнул дверь.
Рахонтеп был ошарашен этой новостью. Во время допроса Тонгилий обещал сохранить ему жизнь, если он признается в заговоре и оговорит Квинта. Рахонтеп ему поверил и признался. А на Квинта он наговорил такое, что сам Тонгилий приказал потом секретарю вычеркнуть половину его показаний, уж очень они казались неправдоподобными. Рахонтепу было наплевать и на Квинта, и на Марка, и на всех римлян, вместе взятых. Пусть они себе грызутся, убивают друг друга, до них ему дела не было, и страдать из-за них он не собирался. Поэтому Рахонтеп и дал по-казания против Квинта, надеясь этим спасти свою жизнь. И Рахонтеп уже считал, что ему удалось выкрутиться. А тут на тебе, выясняется, что его скоро отпра-вят на арену, где под радостные крики римской черни он будет разодран львами на куски.
Рахонтеп не находил себе места. Он шагал от стенки к стенке и проклинал этот кровавый Рим и тот день, когда он согласился сюда приехать.
Как только Марк проснулся, Рахонтеп поспешил рассказать ему, для чего их тут держат.
— Так что сожрут нас, Марк, через неделю и не подавятся, — тяжело вздохнул Рахонтеп.
— Ну и хорошо, — ответил Марк равнодушно.
— Что ж тут хорошего? — недоумевал египтянин.
— А то, что это будет аж через неделю, — пояснил Марк. — Нам еще здесь целую неделю отдыхать.
— И тебя это радует? А меня это совсем не радует. Эта неделя пролетит как минута, и оглянуться не успеем. Зачем я только сюда приехал? — причитал Рахонтеп. — Лучше бы я сидел сейчас в Крокодилополе, лечил мышиными хвостами старух и горя не знал. Нет же, я все бросил и приперся в этот проклятый Рим, чтобы ме-ня здесь львы разорвали. С ума сойти можно! Ты, Марк, только представь себе, на твоей груди сидит эта мохнатая зверюга и жрет тебя по кусочкам. Хорошо, если я сразу помру, а если нет, что тогда? Терпеть, пока эта тварь меня обглодает?
— Да уж, — согласился Марк, — приятного здесь мало.
Рахонтеп еще долго метался из угла в угол и сам себя пугал жуткими подробностями своей лютой смерти. Заодно он и Марка поверг в глубокое уныние своим нытьем. По Марку уж лучше было умереть от кулаков тюремщиков, чем от львиных клыков. Недостойно римлянина умирать подобным образом. Рахонтепу, как и Марку, была противна смерть на арене. Египтянин предложил Марку покончить жизнь самоубийством. Так, по его словам, поступали все великие люди и, благодаря доброволь-ной смерти, избегали мучений и позора.