— И я заметила, что ты из-под контроля выходишь, — кивнула я. — Раньше-то я тебя подавить запросто могла, а теперь вот срываюсь. Ругаю себя потом, а ничего поделать не могу — словно взрывает меня изнутри!
— Это я такая необъятная и всепоглощающая стала, вот наружу и прошусь, — объясняет мне Злыдня. — И не думай, что меня это радует. А просто работа у меня такая, и должна я ее честно выполнять.
— Ага! Тебе — работа, а мне — полная хана! — говорю ей я. — Меня это тоже не радует. А нельзя сделать так, чтобы и тебе, и мне снова радостно было?
— Отчего нельзя? — отвечает моя Злыдня. — Можно! Если ты меня на диету посадишь, перестанешь меня раздражением пичкать, так я быстро похудею и слова стану миниатюрной, буду спать себе в уголке и сладкие сны видеть.
— А как же мне не раздражаться? — опечалилась я. — Целыми днями все эти «ды-дынц», «бу-бу», «жу-жу», «ку-ку», «го-о-о-ол!». Знаешь, как достает?
— Мне ли не знать, — ухмыляется Злыдня. — А только кроме тебя никто ситуацию не разрулит и к общему знаменателю не приведет. Давай, коллега, самоопределяйся.
— Так у них же тоже право на самоопределение есть? Мне только и остается — молчать, пыхтеть и злиться.
— «И злиться» — «излиться», — подсказывает мне Злыдня. — Ты не копи раздражение, а сразу изливай его в доступной форме. Чтобы мне меньше досталось!
— Да ты что! — испугалась я. — Ну как я свекрови скажу, что она — змея из семейства пресмыкающихся? В смысле, что сынок ее, а мой муж, перед ней всю жизнь пресмыкается, и я вместе с ним. Она меня тогда совсем заглотит!
— А ты в глаза и не говори, ты возьми чистый лист бумаги да на него и излей весь свой гнев. А потом сожжешь и пепел по ветру развеешь. Считай, и освободилась!
— Ну, свекровь — ладно. А остальные?
— И с остальными так же. Тебе что, бумаги жалко?
— Да не жалко. Заведу я такой гроссбух, назову его «Гневник». Ну, как «Дневник», только от слова «гнев». И писать в нем буду свои претензии. Как тебе идейка?
— Хорошая идейка, — одобрила Злыдня. — А потом выдрала лист, пожамкала его от души, и сожги его. Излила душу-то, считай, гнев свое и отполыхал.
— Только это что же получается? — спохватилась я. — Ведь если снаружи ничего не поменяется, я только и буду, что Гневник свой вести. Каждый день что-нибудь да случается! Я ж не могу телевизор выбросить, сыну музыку запретить, а свекрови рот заткнуть?
— Им — не можешь, а вот себе — за милую душу, — подсказывает Злыдня. — Да и с ними как-нибудь договориться можно. Подумай, ты ж умная!
— Слушай, а разве злость — это хорошо? Хотя бы и здоровая? Злиться — неправильно, неприлично и неестественно, — засомневалась я.
— Все, что в тебе есть — Богом дано. Вот себя гнобить, гнев внутри копить — точно неприлично и неестественно.
— А «гнобить» и «гнев» — не родственные слова, случаем? — спрашиваю.
— Еще какие родственные, — охотно подтвердила Злыдня. — Почему гнобить-то начинают? Да потому что не принимают что-то в этом мире, отрицают, видеть не хотят! Гнев поднимается — зачем оно существует? И неважно, вовне или внутри себя, главное, что гневаются: как, мол, природа такое уродство допустила? А в природе уродства и вовсе нет, в ней все целесообразно и на пользу человеку придумано!
— Ладно, вроде дело ты говоришь, попробую, — согласилась я. — Так и так надо что-то делать, а то я скоро кусаться начну, а то и вовсе кого загрызу. Благодарю за советы!
— Всегда пожалуйста, лишь бы только обращалась, — отвечает Злыдня. — А то пока ты меня видеть не желаешь, я ж ничего полезного до тебя донести не могу, сама понимаешь.
В общем, Злыдня оказалась не такой уж и Злыдней — даже мне понравилось с ней беседовать. Резковатая, зато энергичная и волевая — как раз то, чего мне, белой и пушистой, по жизни не хватает. Проговорили мы с ней в тот вечер долго, я даже о своем чувстве вины как-то забыла. И наметили мы план действий, которые я стала в жизнь воплощать.
Первым делом я приобрела для себя в аптеке беруши, а в «Электронике» — MP3-плейер. Закачала туда музыку, которая мне нравится, сунула наушник в ухо — хорошо! Апробировала на работе — никакого «жу-жу-жу», сплошной релакс и нирвана! У меня работоспособность в разы повысилась, и не устала я ни капельки. Это потому что не раздражалась, а пребывала в полном душевном равновесии.