И когда Рысь впервые осталась в зимовье на ночь, он испытал восторг, счастье, гордость. Он сделал это! Он приручил дикую кошку, которую в лесу побаиваются все. Он — Великий Охотник. Теперь у него есть то, чего ни у кого нет, — ручная Рысь.
Нет, она еще долго не становилась совсем ручной. Прошло много времени, прежде чем она впервые взяла пишу прямо у него из рук. И еще больше, прежде чем она научилась спать на его лежанке, рядом с ним. Он чувствовал рядом ее дыхание, ее тепло, ее шелковистый мех, ее диковатый пряный запах — и голова его кружилась от счастья. Такая Охота! Столько времени, сил, ухищрений. Но результат того стоил! Теперь Рысь ему доверяла, она запрыгивала к нему на колени и позволяла себя гладить. Это было чудо. Это была полная, безоговорочная победа. Это был фантастический, уникальный, невероятный трофей!
Но в глубине души Охотника уже извивалась маленьким червячком мысль: «А что дальше? На кого я буду охотиться теперь?». Не охотиться он не мог — ведь он был Охотник.
Шли дни, Охотник и Рысь привыкали и приспосабливались друг к другу. У них еще было много недосказанного и непознанного, и это придавало их жизни смысл и остроту. Рысь научилась ловить мышей (а что еще делать в зимовье дикой кошке?), подтачивать когти и не распускать их без нужды, делать зимовье уютным, обращаться с огнем и еще многим человеческим вещам.
Тем временем червячок рос, крепчал, наливался силой, и однажды Охотник вдруг почувствовал тоску. Он тосковал по широким заснеженным просторам, и по непроходимым буреломам, и по искрящимся извивам реки. И по Охоте. По выслеживанию, погоне, поимке добычи. Но новым острым ощущениям. По драйву и адреналину. Тоска заставляла доставать флягу с остро пахнущей прозрачной жидкостью, и тогда он снова брал в руки гитару, пел свои песни, а потом гладил Рысь, прижавшуюся к его ноге. Но действие жидкости проходило, а тоска — нет. И однажды Охотник достал из кладовки свои широкие лыжи, рюкзак и ружье, и ушел, тщательно заперев дверь. Он очень не хотел, чтобы его Добыча ускользнула. Она ведь была его, и только его — ни у кого такой не было.
Рысь осталась ждать. Ей тоже было тоскливо, но она думала, что так надо. Откуда ей знать — может, у людей все так и устроено? Охотники уходят, а Рыси сидят в зимовье и ждут их возвращения. Рысь пыталась успокоиться, но природный инстинкт подсказывал ей: что-то не так. Что-то в этом было неправильное. Противное ее природе.
Охотник уходил все чаше и не приходил все дольше. Он приносил добычу — но мертвую, убитую, не представляющую опасности. Такую Рысь и сама могла бы добыть, даже лучше, потому что без выстрелов. Иногда от него странно пахло — эти запахи будоражили и злили, от них исходила опасность. Непонятная, и от этого еще более ненавистная. Рысь пыталась привыкнуть, но как-то не привыкалось. Теперь Охотник все реже брал в руки гитару и все реже разговаривал с ней.
Рысь все больше нервничала и пыталась обратить на себя внимание. То ласкалась, то огрызалась. Иногда она так сердилась, что царапала мебель, скалилась и шипела, не давала к себе подходить и днями лежала, забравшись под лежанку. Охотника, казалось, это уже не очень трогало. Он просто все чаше уходил и вновь возвращался все более отдаленным, с этими чужими запахами. Только когда он напивался своей огненной воды из фляжки, он разговаривал с Рысью, но это были плохие разговоры.
— Ты понимаешь, я не могу без Охоты, — втолковывал он. — Охота — это моя сущность. Мне скучно, когда добыча уже в рюкзаке. Понимаешь? Мне сам процесс важен, только в нем я живу. А если за добычей не надо охотиться, она мне неинтересна — мне интересна погоня, борьба, схватка. Ну а ты жди меня дома, тебя я уже заполучил. Кто-то же должен ждать меня дома? Как ты думаешь?
Рысь думала по-другому. У нее тоже была своя сущность — Свобода, и она не рождена была сидеть в зимовье. И ей тоже интересно было гнаться за добычей, прыгать с дерева на дерево, купаться в утренней росе и жмуриться, греясь на летнем солнышке. Но Охотник приручил ее — и она, незаметно сама для себя, потеряла свою Свободу. Она бы могла сказать ему — но он ее не слышал. Все-таки он был Охотником, а она — Рысью, и они разговаривали на разных языках.
Однажды, когда Охотника особенно долго не было дома, Рысь подошла к зеркалу. Она не любила зеркало — это изобретение человека, потому что зачем смотреть в зеркало, если и так знаешь, что прекрасна? Но зеркало не отразило красоты. Из зеркала на нее смотрела просто крупная кошка с потухшим взглядом. Погасли солнечные искорки, выцвела зелень в глазах. И ничего мистического в них уже не было. Шерсть тоже была тусклой и клочковатой, а некогда сильное тело — вялым и некрасивым. Рысь смотрела — и чувствовала, как в ней поднимается что-то полузабытое, но родное. Наверное, инстинкт Свободы. Она и не заметила, как начала все сильнее и сильнее раскачиваться на пружинящих лапах. А потом взревела. Ее рев был полон отчаяния и страсти, в нем сплелось все: и тоска по зеленым ветвям, и досада на себя, и злость на Охотника, и желание перегрызть толстые доски закрытой двери, чтобы ее больше не было, чтобы солнце снова брызнуло в ее глаза. Это все ширилось, увеличивалось и вливало силу в ее тело, и оно становилось прежним — диким и мощным.