— Что, не ожидала? — усмехнулась ей в лицо Лизанька Романовская.
Узнать королеву губернских балов и музыкальных вечеров в стройном юноше было непросто. Впрочем, и в мужской одежде Лизанька выглядела очаровательно.
— Отчего же, — с трудом подавляя дрожь в голосе, ответила Анна, — ожидала. Только, пожалуй, не так скоро.
— А мне кажется, что я припозднилась. Давно надо было с тобой покончить. Ловко ты меня за нос водила столько лет, да и не только меня. Подруга детства, видишь ли! Долго же ты его выслеживала, едва не состарилась.
— Кого «его»? — переспросила Анна.
— Дурочкой прикидываешься? — Глаза Лизаньки вспыхнули ненавистью. — Я-то знаю, что ты умна. Но ум у женщины не в почете. Мужчин он пугает. А вот от женских прелестей они с ума сходят — грудь Дианы, ланиты Флоры, ножка Терпсихоры — и ты идеал, которому они будут поклоняться и которого будут неистово желать. Им нужна игрушка для забав и отдохновения. Князь Болховской такой же, как все. Одно не пойму, что он в тебе-то нашел?
Анна равнодушно пожала плечами и, стараясь не смотреть на оружие в чуть подрагивающей руке, ответила:
— Возможно, он не такой, как все.
— Да, — неожиданно согласилась Лизанька, и гнев ее поутих. — Он особенный. Он очаровывает и манит, как таинственная бездна. Знаешь, что пропадешь, а сил сопротивляться нет.
— Зачем ты это делаешь? — спросила Анна, видя, что Романовская вдруг настроилась на лирический лад.
— Потому что он был мой. С самого начала. Он мне обещал… давно… сказал: «Если женюсь, то только на такой красавице, как вы, Лизанька» и поцеловал…
Анна ужаснулась:
— Когда же это было?
— Говорю же давно, — досадливо повела плечиками Лизанька. — Да, мне было десять. Ну и что? И поцеловал он меня в лоб. Какое это имеет значение? Он дал обещание. Я стала его суженой. А потом все эти… мотыльками вокруг него стали порхать. Ненавижу!
Лизанька поджала губы, и Анна поняла, что сейчас может прозвучать выстрел.
— Подожди! Ты хочешь сказать, что всех этих несчастных женщин смогла уничтожить ты одна? — с трудом, но Анна заставила себя допустить в свой голос нотку восхищения. Тянуть, тянуть время. Может быть, в доме кто-нибудь спохватится, что ее нет.
— Без сомнения, хотя это было нелегко. И глупышку Давыдову, — Романовская чуть поморщилась, — увы, несколько неловко. Но вот кокетке Кити за ее «конфекты» с князем конфектами и досталось. Остроумно, правда? С Адельбергшей все было проще. Но если бы ты видела, что они друг с другом вытворяли! — голос Лизаньки возмущенно зазвенел, и, уловив вспышку ревности в глазах Анны, она удовлетворенно заметила: — Вижу, ты меня понимаешь. Для княжны Надин, мне даже жаль ее, случайно в переплет попала по воле родителей, шляпная шпилька пригодилась. Весьма оригинально, не так ли?
— А Варенька Коковцева? — наугад спросила Косливцева.
— С этой пришлось повозиться. Идея с пожаром пришла как озарение. Если все вокруг полыхает, то почему бы не загореться и ее дому? А дальше в чуланчик подтолкнуть и дверь тростью подпереть было делом нехитрым. — Романовская засмеялась, и смех ее перезвоном серебряных колокольчиков пронесся по аллее.
Анна смотрела на это прелестное и омерзительное существо и все никак не могла поверить в реальность происходящего. В этот миг за спиной Лизаньки в начале аллеи возникли ладная фигура Болховского, высокий силуэт Кекина и почти квадратная позитура полковника Поля, затянутая в голубой полицейский мундир. Они на миг застыли, потом, как тени, исчезли за стволами лип. Лизанька оборвала смех и даже улыбнулась Анне:
— Если бы не князь, мы могли бы стать подругами. Но довольно. Пора и тебе к ним присоединиться.
— На что ты надеешься? — торопливо произнесла Анна. — Ты же не сможешь извести всех?
— А теперь этого и не надо. Блестящий князь Болховской пойдет на каторгу за убийство Кити Молоствовой, мадам Адельберг и за попытку убийства княжны Давыдовой и… меня. Пока вы здесь на пленере буколическими радостями наслаждались, я хорошо все продумала. При обыске у князюшки и остатки конфект обнаружат, и шпильки шляпные, и редингот с боливаром. Уж я-то знаю, что господин Поль верит только фактам.
— Зачем тебе все это? Ты же любишь его! Как ты можешь желать любимому человеку такой участи?
— Зато там он будет только мой! Опозоренный, презираемый, с клеймом каторжника! От него отвернуться все. И тут я… как ангел милосердия, я одна не поверю в его преступления! — Лицо Лизаньки приобрело мечтательное выражение. — И он падет в мои объятия.