о повернувшись вздрогнул от неожиданности: метрах в пяти от меня стояла молодая девушка и приветливо улыбалась. Ей было не больше 16. Она была одета в простое, летнее платье, и я удивился, как она не мёрзнет таким свежим и росистым утром. - Привет… В смысле… добрый день. Доброе утро, то есть, – выдавил я. Девушка чуть склонила голову, что могло означать всё, что угодно, но ничего не ответила. Её волосы отливали тёмной бронзой в лучах набирающего силу солнца. Я внезапно почувствовал себя неуклюжим медведем и едва не покраснел, подумав о том, как я безобразно, «по-лесному», одет. - Простите, я вас напугал, да? Она качнула головой. Её улыбка было немного простоватой, но чистой и открытой. Я сам чему-то заулыбался. - Вы за грибами тоже, да? Она неопределённо повела плечами и оглянулась в сторону ельника. - А ваши друзья? Они там? В ельнике? Просто, если вы там уже ищите, я не буду мешать и стороной обойду… - окончательно смутившись пробормотал я. Она снова неопределённо пожала плечами. Не зная, что ещё сказать, я замолчал, переминаясь с ноги на ногу, всё больше смущаясь под спокойным взглядом зеленоватых глаз незнакомки. Наконец, к несказанному моему облегчению, девушка повернулась и, махнув мне рукой, словно прощаясь, пошла в чащу и мне снова стало удивительно, как она в таком лёгком платье оказалась в лесу в конце сентябре. - Постойте! Постойте... Простите, но… Вы не замёрзнете? Всё в порядке у Вас? Всё хорошо? Она обернулась на ходу и улыбнулась, а затем приветливо махнула рукой и вскоре исчезла из виду, словно растворившись во мраке низких, влажных елей. Я постоял ещё немного, но невнятная тревога гнала меня вперёд, и я вскоре двинулся следом за незнакомкой, продираясь через спутанный ельник. Тяжёлые лапы ложились мне на спину и касались лица, оставляя на одежде и волосах душистый аромат хвои. В одном месте, деревья росли так тесно и густо, что мне пришлось согнуться в три погибели и буквально нырнуть в тёмный лаз из колючих ветвей и пройти по нему пару метров. Разогнувшись, я обнаружил себя на крохотной полянке, похожей на альков, укрытый от любопытных глаз непроницаемой стеной пышного изумрудного бархата. Россыпь кроваво-красных подберёзовиков, мерцала у моих ног, словно грозди закатных солнц и я ахнул от восхищения. Поставив корзину на землю, я стал аккуратно собирать их, любуясь каждым в отдельности и всеми вместе, впервые в жизни жалея, что не могу передать эту невероятную, колдовскую красоту красками на полотне. Крепкие, пузатые, румяные подосиновики походили на снегирей, беспечно слетевших на землю, и я был совершенно счастлив, понимая, что день уже удался, а впереди меня ждёт, ещё множество заповедных мест. Я даже забыл на время о странной девушке, напугавшей и смутившей меня своим неожиданным появлением. Её светлая улыбка всплыла в моей памяти, и я улыбнулся не без грусти, поскольку моё время, увы, ушло, и всё, что мне теперь оставалось, это спокойное и степенное созерцание извечного круговорота жизни, пусть пока и с первого ряда, но уже без всякой надежды, когда-либо вновь выйти на подмостки. Я выбрался из ельника и примерно за час проделал остаток круга, подобрав ещё несколько неплохих белых, ни один из которых, впрочем, не мог затмить собою пылающего жара моих краснобоких «птичек». Часы показывали только 11 утра, и мне так не хотелось возвращаться домой, что я устроился на аккуратно сложенных и давно забытых подгнивших брёвнах на краю поля, поставив грибы в тень и просто бездельничал, покуривая папиросы и мечтая о всякой всячине. Солнце постепенно пригревало, и легкий ветерок покачивал лес, убаюкивая меня своим меланхоличным шелестом. На душе было легко и светло, и я знал, что этот день навсегда останется в моей памяти, сколько бы лет не прошло. Сначала я увидел собаку – поджарую немецкую овчарку, а после, его самого. Собака подбежала ко мне и стала в нескольких метрах, навострив уши и разглядывая меня своими умными глазами, словно определяя, что я за фрукт. Я ласково позвал её, но она не подошла, ограничившись лишь вежливым покачиванием хвоста, и продолжала стоять смирно, выжидающе глядя то на меня, то на своего степенно приближающегося хозяина. - Герда, ко мне! – крикнул он, и собака пулей кинулась к высокому, пожилому мужчине в добела вытертой брезентовой штормовке, таких же брюках и видавших виды резиновых сапогах. - Извините. Она не тронет. - Всё нормально. Чудесный зверь. Герда, иди сюда! Собака посмотрела на хозяина и, видимо уловив разрешение в легком движении его головы, охотно подбежала ко мне. Я с удовольствием потрепал её косматую голову и вскоре она уже сама лезла ко мне, поставив лапы на колени и норовив лизнуть в лицо. - Герда, фу, - пробурчал мужчина, присаживаясь рядом. - Ничего, ничего. Умница Герда. - Разбалуется, будет ко всем лезть, - отозвался незнакомец.- Не дело это... Герда – гуляй! Герда послушно затрусила в поле, а мужчина полез за куревом. Мы задымили и неспешно разговорились о пустяках. Звали незнакомца Сергеем Васильевичем. В былые годы, как вскоре выяснилось, он был здешним лесничим, а когда всё было за ненадобностью упразднено (он использовал другое, более звучное слово, выговаривая его так, словно загонял большой ржавый гвоздь в крепкую доску), он остался прозябать в деревне, перебиваясь чем придётся. - 35 лет проработал, - всё повторял он, с грустью потирая свои узловатые пальцы с жёлтыми, как янтарь ногтями. – 35 лет и всё коту под хвост... Каждый год горит, только успевай смотреть, как лес исчезает... Так мало того, ещё и валят его почём зря! Да и валят то как, смотреть больно... Ээ-х... Всё кругом порастащили... Ни школы, ни больницы, теперь вот за лес взялись... Бандиты и есть... Я соглашался с ним, так как и сам с болью в сердце видел, как гибнет лес, как засоряются посадки, как зарастают лесные дороги и как губительные пожары безнаказанно стирают его то тут, то там, оставляя голые поля с дымящимися обломками сосен, и что нет никакой управы на «предпринимателей», которые бессовестно рубят и продают могучие сосны, не щадя ни молодняк, ни зверей, ни птиц, ничего на своём пути. - Варвары. - Точно! Они самые... Хоть ружьё бери в руки, ей богу… - Так посадят ведь, Сергей Васильевич! - Как без этого… Это уж у нас обязательно… Тут они быстрые... Совсем, скажут, дед из ума выжил... Партизанить удумал… А что делать? Прошлым летом одна пожарная машина на всю округу была. Одна! Дачники с лопатами и вёдрами лес тушили! Срамота... Мы помолчали, покуривая свои папиросы, и глядя как Герда носится в высокой траве, охотясь на полёвок. - А вы, значит, с дач? – спросил Сергей Васильевич. - Так точно, с них самых, - отозвался я. - Подосиновики я вижу у вас отменные. Любите по грибы пройтись? - Очень. Успокаивает... - Точно. И собираете, я вижу правильно, без ножа. - Стараемся… - А я, вот, признаться, охоту уважаю. Только вот нынче столько дураков с ружьями по лесу бегает, что жуть берёт. Напьются и палят, куда ни попадя. И поди им чего скажи –убьют ведь, черти, убьют за милую душу! - Да, от таких лучше подальше держаться… - Это уж как повезёт... – покачал головой бывший лесник. - Вы давно тут живёте? - Лет двадцать. - Тогда, вы, наверное, и не знаете. Случай тут был нехороший, с такими вот любителями... - Где? - Да вот рядом совсем... Лесник привстал на брёвнах и указал мне на противоположный конец поля. - Во-о-н там, видите, ельник торчит? - Вижу. - Точно там и был - А что случилось то? - Человека убили... - Как же так? - Известно как – по дурости. «Поохотится» решили, будь они неладны. Летом! Выпили, закусили, чем бог послал, и давай зверей искать. Словом – бабах и нет человека... - Бывает. - Да… Только ладно бы они, окаянные, себя, к чёртовой матери поубивали. Не жалко! Так они девчонку убили. Неприятный холодок побежал у меня по спине. - Девочку? - Девочку, девушку… Как их поймёшь... 17 лет. Прям в голову попали... Ужас… Говорят, кабан им в ельнике показался… Я бы им этого кабана… Сергей Васильевич сокрушённо помотал головой. Герда, оставив игру, подбежала к нему и ткнулась головой в колени. Он рассеяно погладил её голову. - Так там и лежала, горемычная, в ельнике, на полянке. Хорошо подруги уцелели: в стороне она шла, приезжая, из Рошали… Я тогда ещё работал, так милиции понаехало, у-у-ух... Этого под суд, конечно, да что толку? Хоть бы сгинул он там, а поздно уже… Да и не сгинул, небось, чует моё сердце... А она... А она там значит, на земле, в платье… Тоже вот... - Сергей Васильевич хмуро кивнул на мою корзину, - подберёзовиков нашла... Они кругом неё так и лежали... Красные-красные… Все в крови… Лесничий говорил и говорил, но уже о чем-то другом, а потом, видя, что я внезапно стал неразговорчив, вежливо попрощался и двинулся дальше, вслед за весело умчавшейся Гердой. Когда они оба скрылся в подлеске, я дрожащими руками схватил свою корзину и высыпал ужасные, бордовые грибы прямо на смятую желтеющую траву, а затем, не оглядываясь, поспешил домой, тщетно пытаясь выбросить из головы видение разметавшегося на чёрной земле лёгкого летнего платья, в кругу алых пятен подберёзовиков, будто бы самим дьяволом заботливо разложенных в тени крохотного, лесного алькова, укрытого от любопытных глаз густым пологом душистой, влажной хвои.