– Пошёл на хер! Дебил!
Я думаю, у каждого своя правда.
В аккурат, когда мы поднимались, забили в рельс. Мы припустили. Люська отставала:
– Не спеши. У меня после тебя ноги подгибаются.
Взгромоздил Люську себе на закорки и побежал. Через лесополосу напрямки. Люська за спиной попискивает:
– Не беги через кусты! Ты меня всю ободрал.
Я успокаиваю:
– Это боярышник. Он полезный. Для сердца.
– Но не колючки же! Ягоды полезные.
За лесополосой дорога пошла под гору. Тут главное не спотыкнуться. Тогда покатимся кубарем. Так, конечно, быстрее, но шею запросто сломаешь. А шея вещь нужная. Она голову вертит.
По дороге крюк бежать, решил срезать через поле. Лён ещё зелёный, поднимется. Никто не заметит. Не по пшенице же бежать. Так точно поколотят.
Миновали статую Зевса. Взобрались на холм. Внизу, по ту сторону реки Белой, огороженная с дальнего края лесистой горой, раскинулась Москва. Почему река называлась Белая, я не понимал. Когда тихо по камням перекатывается, тогда она прозрачная, немного голубая или зелёная. В дождь несётся бурным коричневым потоком. Большой город Москва. Изб в сто. Хотя дед Серёжа говорит, и пятидесяти не наберётся. Но я думаю, что сто. Так красивее и солиднее. В основном именно избы. Каменных домов всего два – Дом культуры и Подрастальня. Нет, не два: ещё конюшня и церковь. Церковь можно считать домом? Мы с дедом Серёжей иногда ставим срубы на старые бетонные фундаменты, которые ещё крепкие. Кирпич ломанный тоже находим, но его почти весь печник Рашид собрал. У каждого своё дело. Говорят, город когда-то сросся из двух деревень и пяти хуторов.
До моста далеко, решил перейти речку вброд. Лето, не глубоко. Москва стоит на крутом берегу. Так в паводок не затопит. Перед склоном ссадил Люську. Хватит кататься, пускай сама идёт. И мы, взявшись за руки, побежали.
Глава 2
Все любят смотреть на туристов. И Люське нравится. Поэтому и я хожу. У меня с детства был страх и стыд преступлений. Не страх наказания, а боязнь, что сделаю не так, не оправдаю доверия, нарушу правила. Я не помню детства, а страх этот помню. Помню, что чувствовал себя белой вороной, не таким как все. Почему – не помню. Только всегда старался вести себя как все, не выделяться. Все ходят смотреть на туристов – и я хожу.
Леший говорит, что туристы неправильно живут там, где они живут – в больших городах. Он оставляет их в Москве. Мне, например, здесь нравится. А туристам не нравится. А мне не нравится, когда людей заставляют делать то, что им не нравится. Понимаю, что надо, но не люблю на это смотреть. Особенно тяжело, когда у туристов забирают самое для них дорогое – виверы. Леший говорит, что мы делаем добро, защищаем людей от деградации. Я знаю это слово. Это когда человек перестаёт развиваться в ту сторону, в которую нужно. А в какую нужно? И кому нужно? Я как-то деда Серёжу спросил. Он говорит:
– И так плохо, и эдак погано. Тут ведь хрен поймёшь. Вон, Клавка наша. Ну прямо бабка, потасканная жизнью женщина. Серенькая одежда «привет из СССР». Пучок на голове, как у училки, очки в толстой оправе, зубы жёлтые, руки неухоженные, ряху разъела. А ей и тридцати нет. Когда-то звездой была, в рекламах снималась. Миллионы подписчиков в сети.
– Где это – в сети? – не понял я.
– В смартфонах этих.
– В смартфонах?
– В виверах этих, мать их ети!
– В которых они деградируют?
– Ну да… деградируют. А мы тут типа развиваемся!
– А тётю Клаву Москва такой сделала?
– Москва, да не наша, настоящая. Денег больше захотела. Оцифровали её. Всех нас оцифровали, а потом выбросили.
– Как это – оцифровали?
– Всё, кончай перекуривать! Работать надо!
– Я не курю.
– Вот! Кто не курит, тот работает.
На площади перед церковью уже собиралась толпа. Посредине весела на столбе железяка, по которой колотили другой железякой, поменьше. Это когда нужно было всем собраться или чей-то дом горел. Зазря народ давно не звали. За это Леший руку Мишке отрезал, когда тот по пьяни стал по железке молотить. Жалко руку.
Чтобы всё в подробностях рассмотреть пришлось проталкиваться. Хорошо, что мою Люську люди побаивались и пропускали. У самой площади уткнулись в две огромные неприступные спины в просторных рубахах небелёного льна. Одна спина, если смотреть сверху вниз, начиналась выше моей головы с толстой шеи, воткнутой в покатые плечи и расширялась жирными боками. Вторая не уступала в высоте, но плечи у неё были широкие, а вниз она сужалась перевёрнутым треугольником. Венчали спины одинаково нечёсаные головы, до глаз заросшие бурыми бородами. Братаны Потаповы, Ерофей и Кузьма. Коренные москвичи. Эти не пропустят. Могут и накостылять. Мы с Люськой свернули в сторону и протолкались поближе. По толпе пробежал шёпот: «Ведут».