Быстрому расширению производства и его централизации способствовали стандартизация, поток, конвейер. Даже такие сугубо «индивидуальные» предметы, как обувь и одежда, впервые начинают изготовлять массово и без традиционных предварительных примерок. В результате лишь одно предприятие в Массачусетсе стало производить обуви больше, чем все тридцать тысяч парижских сапожников. Удивление заграничных путешественников вызывали груды одинаковой одежды по относительно дешевым ценам. Европе переход к стандартизации еще предстоял. В Америке же все встало на поток — от очков до роялей. Но были изобретения, значение которых резко вышло за рамки обыденного. В конце 1860‑х гг. Дж. Пульман стал выпускать свои спальные вагоны, а компания Маккормика начала тысячами производить сельскохозяйственные машины. Центр инженерной мысли переместился в цеха заводов Нью — Йорка и Чикаго.
К концу девятнадцатого века страна заболела велосипедной лихорадкой. Завидным рекордом 1896 г. была доставка на велосипеде почты из Сан — Франциско в Нью — Йорк за одиннадцать дней — со скоростью трансконтинентального экспресса.
Входя в век безграничного индивидуализма и лихорадки накопления, Нью — Йорк периода Гражданской войны и последующих десятилетий стал тем, чем и остался поныне: лидером национального развития. В этом городе те, кто стал образцом преуспеяния, не прятались от соседей. Уильям Астор, о состоянии и земельных угодьях которого можно было говорить, лишь подняв к небу глаза, ежедневно появлялся в невзрачного вида одноэтажной конторе на Принс–стрит. Удачливому мультимиллионеру доставляло удовольствие пройтись мимо общественной библиотеки своего имени и других свидетельств «благодеяний», оказанных им городу. В хорошую погоду по аллеям Центрального парка неслись дрожки, и Нью — Йорк знал, что в руках возничего — Корнелиуса Вандербильта не только пара рысаков, но и сотни миль железных дорог. Третьим мультимиллионером Нью — Йорка был Александр Стюарт, владыка торговой сети. Его дом из мрамора на Пятой авеню долгие годы служил эталоном местного зодчества.
Сенатор от Индианы Альберт Беверидж призвал Америку услышать голос, зовущий к мировому могуществу. «Внутренние улучшения были главной чертой первого столетия нашего развития; владение другими землями и их развитие будет доминирующей чертой нашего второго столетия… Из всех народов Бог предназначил американский народ быть его избранной нацией для конечного похода (за завоевание мира. — А. У.) и возрождения мира. Это — божественная миссия Америки, она принесет нам все доходы, всю славу, все возможное человеческое счастье. Мы — опекуны мирового прогресса, хранители справедливого мира… Что скажет о нас история? Скажет ли она, что мы не оправдали высочайшего доверия, оставили дикость ее собственной участи, пустыню — знойным ветрам, забыли долг, отказались от славы, впали в скептицизм и растерялись? Или что мы твердо взяли руль, направляя самую гордую, самую чистую, самую способную расу истории, идущую благородным путем?.. Попросим же Господа отвратить нас от любви к мамоне и комфорту, портящими нашу кровь, чтобы нам хватило мужества пролить эту кровь за флаг и имперскую судьбу».
Наука и производство на службе Запада
Главным событием XIX в. следует считать применение электрической энергии. Буржуазии в зените ее могущества мир казался прекрасным, а XIX в. — лучшим периодом в истории человечества. Как писал доктор Хиллс, «законы стали более справедливыми, музыка — более приятной, книги — умнее, в домах больше счастья… Сердце каждого становится одновременно и более справедливым и более мягким… ибо сегодня искусство, промышленность, изобретения, литература, знания и управление — все движется в триумфальной Христовой процессии вверх по холму славы». Нужна была трагическая, перевернувшая все буржуазное миропонимание Первая мировая война, чтобы еще более оценить девятнадцатый век, сопровождая его такими восхвалениями.
Впрочем, и тогда имелось достаточно пессимистов. Уильям Дженнингс Брайан полагал: «Увеличивающееся влияние богатства приведет к росту безразличия в отношении неотъемлемых прав человека». Президента Корнельского университета Шермана тревожило то, что в будущем «экзальтация, поклонение и погоня за деньгами станут главными благами жизни». Профсоюзный босс Сэмюэл Гомперс более всего боялся конкуренции заграничной дешевой рабочей силы. Многие полагали, что самая большая опасность будущего — алкоголь. Президент Йельского университета Хедли предостерегал прежде всего от индивидуализма, епископ Глочестерский — от «самовосхваляющего тщеславия», писатель А. Конан — Дойль от «несбалансированной, экзальтированной, погрязшей в сенсациях прессы». Многие боялись растущей искусственности человеческих отношений, и только епископ Кентерберийский на вопрос, какие беды он ждет в будущем, ответил: «Не имею ни малейшего представления».